Сибирские огни, 1980, № 6

р о д и т , и д о л г та глушали его неустоявшийся, ломающийся голос. Так, цитировавшееся выше стихотво­ рение «Когда уйду» навеяно, безусловно, чтением довоенного Н. Тихонова (и эпигра­ фом к нему автор взял тихоновские строки «Когда уйду — совсем согнется мать...»), а в стихотворении «Сине-Дно» явственно прослушивается интонация А. Твардовского: Диск луны в Замоскворечье, Красносельской тишина. Грусть и боль последней встречи И прощания. Война. В предисловии к книге «На дальних ру­ бежах» (1963) Л. Решетников очень тепло отзывался о своих поэтических учителях, так или иначе повлиявших на его творче­ ское становление. Вспоминая о фронтовых встречах с А. Твардовским и М. Лукониным, он делает примечательное признание: «Эти «литературные вечера» в редакционной землянке, освещаемой трепетным светом «катюши», имели для меня немаловажные последствия. Я впервые со всей очевидно­ стью понял, что писать, хоть и искренно, но так непритязательно, как писал до этого я, нельзя. Нужно было учиться «письму» ли­ бо бросить его. И я сразу же после войны сел за чтение русской поэзии, заново пере­ читав все — от Тредиаковского до Твардов­ ского». Конец 50-х — 60-е годы ознаменовались решительным выходом Л. Решетникова к широкой читательской аудитории. Кроме «Походных костров» (1958), он издает по­ этические сборники «Шла рота с песней» (1959), «Сирень и порох» (1960), «Высокая звезда» (1961). Итоги более чем двадцати­ летней работы в поэзии подводятся им в книгах «Земное притяжение» (Москва, «Со­ ветский писатель», 1963) и «На дальних ру­ бежах» (Новосибирское книжное издатель­ ство, 1963). Последующие сборники сти­ х о в— «Победная звезда» (1964), «Голубые пристани» (1966), «Стихи» (в «Библиотеке сибирской поэзии» — 1967), «Дорога под огнем» (1968), «Поющий айсберг» (1969), «Признание» (1970) — итожатся большой книгой «Возвращение» (Западно-Сибирское книжное издательство, 1970), имеющей под­ заголовок «Стихи последних лет». В 1965 го­ ду выходит также книга рассказов и очер­ ков «Меридианы мужества». Тема минувшей войны и вообще армей­ ской службы по-прежнему (чуть ли, пожалуй, не до половины 60-х годов) владеет всеми творческими помыслами и устремлениями Л. Решетникова. «У каждого поэта,— пишет он,— есть свой «смоленский край». Но это не значит, что эта «Смоленщина» является темой его твор­ чества. Такой темы нет. «Смоленский край» — это привязанность юности, это дом , где поэт вырос и в который возвра­ щается врем я от времени в^поезде или в стихах, это — родник, который питает его, и плацдарм, на котором он работает. Я про­ вел свою молодость и многие годы зрелой жизни в армии. Армия для Меня — не тема, она — мой родной дом и моя школа, она моя «Смоленщина», где живут дорогие мне люди, наделенные, как и все прочие люди, человеческими чувствами любви и ненави­ 12* сти, мужества и страха. Работая на этом ар­ мейском «плацдарме», я, как мне кажется, писал о том же, о чем пишут все поэты, о жизни и времени, проходящем сквозь че­ ловеческое сердце». Это, без сомнения, искреннее заявление поэта, на мой взгляд, требует уточнения, конкретизации. «Жизнь и время, проходящее сквозь че­ ловеческое сердце» — это, по сути, пред­ мет литературы вробще, цель всякого ху­ дожественного исследования. В том-то и дело, что наша армия в дни войны и в дни мира, человек на войне изображены Л. Ре­ шетниковым по-своему, а не так, как у «всех поэтов». Природная одаренность и немалый жизненный и душевный опыт по­ могли ему сказать об армии свое, незаем­ ное поэтическое слово, приблизили его к «мечте» сложить — Такую песню, чтоб до слова, До запятой, чтоб вся она. Как людям — конь, коню — подкова. Выла б тебе в пути нужна. («Желание») ...Здесь следует сделать небольшой экс­ курс в историю послевоенной советской поэзии. Поэтам фронтового поколения было, ес­ тественно, нелегко расставаться с военной тематикой. «Я, может быть, какой-нибудь эпитет,— и тот нашел в воронке, под ог­ нем»,— утверждал С. Орлов. Его страстно поддерживал А . Аквилев: «Кто ж осмелит­ ся сказать когда-нибудь тебе и мне: война прошла, зачем писать о том, что было на войне?». Им горячо вторил С. Гудзенко: «И у меня/есть тоже неизменная, на карту не внесенная, одна, суровая моя и откро­ венная, далекая провинция — Война...» Фронтовое мужество и стойкость, брат­ ство по оружию, скрепленное Совместно пролитой кровью, служили в стихах поэтов военного призыва критерием нравственной ценности человека и помогали им идейно­ эстетически осмыслить местб и роль своего поколения в истории, в решении судеб род­ ной земли. Между тем отдельные маститые критики (С . Трегуб, А . Тарасенков и др.) требовали от поэтов незамедлительного «перехода» на темы мирного труда, трети­ руя военную тематику как якобы уводящую в сторону от проблем современности. «Дело дошло уже до того,— писали тогда М. Луконин и С. Гудзенко,— что всякое упоминание об опасности, героической смерти и павших друзьях зачисляется в разряд упадочнических настроений, якобы тормозящих движение вперед. Мы знаем, что истоки оптимизма — не в мечтах о лег­ кой жизни, а в преодолении любых препят­ ствий, в борьбе... Не тяжести войны яви­ лись темой наших стихов, а их преодоле­ ние» («Литературная газета», 26 октября 1946 г.). В конце 40-х — начале 50-х годов догма­ тически решалась многими критиками и проблема соотношения типического и ин­ дивидуального в поэзии. Нераздельность «личного» и «общественного» подвергалась сомнению, выпячивалась необходимость писать только об «общественном», «обще