Сибирские огни, 1980, № 6

170 ЛЕОНИД РЕШЕТНИКОВ Видимо, я был взволнован, потому что, глянув на меня, и автор явно взволновал­ ся, не выдав этого, правда, ни словом, ни жестом; просто промелькнула по лицу его некая тень. Потом, помнится, он прочитал «Стихотворение неизвестного бойца» и «За Вязь­ мой». Спросив, откуда я родом и вижу ли во сне родной дом, он прочитал стихотворе­ ние «У Днепра», грустное, но светлое и освежающее душ у, как это бывает почти всег­ да, когда мы касаемся нашей памяти об отчем доме и пороге. И едва ли сердце знало. Что оно уже тогда Лучший срок из жизни малой Оставляло навсегда... Последнее, что он прочитал, был отрывок из «Боя на болоте». И здесь я увидел другого Твардовского, задорного, лукавого, по-русски размашистого, того самого, ко­ торый только и мог написать «Книгу про бойца». Затем разговор как бы вновь вернулся к началу. — Пишут вам из дому? — спросил он.— А ваши товарищи получают письма? О т­ куда, о чем и как пишут на фронт из тыла?.. У меня было немало товарищей в строю . До газеты, куда я попал на Курской ду­ ге, я почти полтора года был связистом в танковом батальоне, а еще раньше, в самом начале войны,— разведчиком-наблюдатёлем в артполку, жил в землянках и палатках вместе со своими однополчанами и, естественно, знал все о них, вплоть до переписки с родными и близкими. > Я пересказал содержание некоторых известных мне писем, полученных из тыла мною и моими товарищами в разные годы войны,— и сам вдруг впервые увидел, какие они разные по духу м строю, письма сорок первого и, скажем, сорок четвертого годов! Я сказал об этом Твардовскому. — Вот видите, вы уже и сами поняли, почему и чем интересны мне эти письма,— сказал он.— Нет ничего более правдивого и точно рисующего быт и дух воюющего народа, чем его письма на фронт. Тут — все чисто, все правдиво. А жизнь народа знать надо точно. Иначе — зачем же мы? Не для того же, чтобы записать только личные пе­ реживания. Переживаниям человека, не отражающим в себе переживаний народа,— грош цена. Ибо настоящую цену и стоимость в такие дни имеет только жизнь народа, жизнь Родины... , Эти слова я запомнил навсегда. И не только запомнил,— я понял, вспоминая о них позднее, главный «секрет» успеха А . Твардовского у широкого читателя: этот секрет— именно в народности его поэзии... Когда я засобирался назад, Твардовский вызвался меня проводить. Солнце замет­ но клонилось к горизонту, а над лугами и поросшими диким травостоем болотами — деревенька стояла в низменной, болотистой местности — поднимался туман. Он был похож на куски разорванного одеяла, там и сям прикрывающим низинки. Было сыро и довольно прохладно. Я это чувствовал тем более, что одет был в «хб». И вот, когда я уже вскочил в кузов остановленной Твардовским полуторки, шедшей к фронту, я вдруг увидел упавший вслед за мною в кузов плащ. Первым желанием было выбросить его обратно. Но в этот момент, подброшенные на ухабе, на меня с разных сторон набро­ сились сразу три железных бочки из-под бензина. Пока я отбивался и расталкивал их на безопасное для Меня расстояние, машина отпрыгала на полкилометра от поворота, где стоял поэт. Он стоял на том же месте, приветственно подняв руку. Выбрасывать плащ было поздно. А потом я уже и не жалел, что получил этот высокий подарок. Когда, уже в своем расположении, споров предварительно майорские погоны и нацепив свои, младшего лейтенанта, я вошел в этом плаще в землянку редактора, все находив­ шиеся там довольно недоуменно воззрились на меня: плащ был и широковат и длин­ новат. Но тут я нашелся: — Шуба с царского плеча,— заявил я и рассказал, от кого получил этот подарок. Вскоре в «Красноармейской правде», после долгого перерыва, снова появились мои стихи. А много дней позднее, уже в Прибалтике, в нашу армию заехал корреспон­ дент этой газеты. Через него я и передал Твардовскому его плащ, сильно пострадав