Сибирские огни, 1980, № 6

КОГДА ПУШКИ РАЗГОВАРИВАЮТ... 169 разнице в наших заслугах перед лицом поэзии), но по-отцовски внимательно. Не спра­ шивая, обедал ли я сегодня, он прошел со мною в одну из избенок и приказал повару- сержанту накормить меня. Сержант поворчал что-то насчет списочного состава и норм отпускаемых продуктов, но, помнится, поварешку какой-то полукаши-полулапши на­ скреб. Я и этому, признаться, был рад, ибо во рту у меня с утра, что называется, не было маковой росинки. Когда я перекусил, мы прошли в избу, где размещ ался Твардовский. Она была мала, но в ней было две комнатки. В одной из них, малюсенькой, отделенной от основной, где жили хозяева, доща­ той перегородкой, и размещался Твардовский. Как только мы вошли, он придвинул мне табуретку, сам сел на кровать. Теперь самое время сказать, каким я увидел поэта. Передо мной сидел высокий, широкоплечий офицер в шерстяной гимнастерке, перетянутой ремнем и портупеей, и в таких же бриджах, заправленных в сапоги. Густые русые волосы зачесаны назад. На круглом, с коротким вздернутым носом, лице, под прямым и высоким лбом, льдисто голубели глаза. Эти глаза пристально смотрели на меня. — Ну-с, будем знакомиться,— полувопросительно-полуутвердительно произнес он и вынул откуда-то — то ли из папки на столе, то ли из ящика стола — тетрадь. Это была моя тетрадь, посланная по почте. — Только вчера получил. Так что приехали вовремя — не надо и почту загру­ жать,— улыбнулся он и, тут же посерьезнев, спросил: — Что-нибудь прочтете? Видимо, На моем лице выразился неподдельный Испуг: я никогда не любил читать свои стихи кому бы то ни было, полагая, что грамотный и сам может сделать это, а неграмотных в наш век нет. Кроме того, мне казалось, по крайней мере тогда, что если один поэт читает другому то или иное свое стихотворение, то он тем самым как бы говорит своему слушателю : вот это — мое лучшее А о том, что у поэта — лучшее, а что — худшее, решать, как мне тогда казалось, не автору. А тут еще приходилось чи­ тать не кому-нибудь, а поэту, перед которым я благоговел... Он не стал настаивать, отложил тетрадь в сторону. Но разговор на эту тему еще некоторое время продолжался. — Я тоже, знаете, чтец-декламатор — не ахти какой, эстраду родным домом не считаю. А все-таки думаю , что иногда поэт должен кому-то свои стихи читать. Важно, чтобы этот «кто-то» у поэта был. Несомненно, и у вас есть такие люди, кому вы, на­ верное, могли или сможете позднее доверить свое заветное... — Есть,— сказал я. ’ И назвал несколько близких мне людей и среди них имя своего земляка и одно­ кашника по училищу, молодого художника, вместе со мною ушедшего перед войной в армию. — А где он сейчас? Этого я и сам не знал: последнее письмо я получил от него, когда его часть в на­ чале войны отправлялась на фронт. С тех пор я ничего от него не получал. Ничего на знали о нем и его родственники, Все это я и изложил. Мы помолчали. И вдруг он спросил: __ Хотите, прочту кое-что из последних стихов? Мог ли я не хотеть! __ Две строчки,— глухо произнес он. И так же глухо, но ясно и просто, без тени желания играть голосом, как-то совсем не «по-поэтски», начал: Из записной потертой книжки Две строчки о бойце-парнишке. • . Что был в сороковом году Убит в Финляндии на льду... Чтение заняло полторы, от силы две минуты, но мне показалось, что времени про- щло неизмеримо больше: так безжалостно-выпукло и вместе неторопливо, во всех д е­ талях, разворачивалось передо мною это поле боя, на котором, забытое и заснежен­ ное, осталось лежать тело маленького бойца,-—и столько за это время промелькнуло в голове догадок, ассоциаций, мыслей!