Сибирские огни, 1980, № 6

168 уже встреченных и ещ е не встреченных мною поэтов, настолько представлялся он мне недосягаемым ... Мне казалось, что я знал его поэзию очень давно, если не всегда, хотя на самом деле я встретился с нею всего-навсего несколько лет назад: так она сразу вошла в меня, настолько стала близкой и необходимой с первых прочитанных мною строк! Мне было лет пятнадцать-шестнадцать, когда имя А . Твардовского стало часто и заметно появляться на страницах московских журналов, преимущественно, насколько мне помнится, в «Красной нови». Именно в этом журнале или, может быть, в «Новом мире» увидел я стихи из «Сельской хроники» и сразу же принял их как «свои», родные, чем-то очень свойственные мне. Каждое из стихотворений — будь то «Гость», или «Братья», «Я иду и радую сь. Легко мне...», или «В поселке», «Ивушка», или «Д ед Дани­ ла» — казалось мне написанным про меня или окружающих, лично знакомых мне лю ­ дей, соседей по деревне, из которой совсем недавно переехал я в город и которой никак не мог забыть. И когда он рисовал новую жизнь хорошо известной ему деревенской глубинки: то мне казалось, что он пишет это и о моей родной деревне, тож е устремившейся к свету новой жизни. И для меня не имел никакого значения тот реальный ф акт, что А. Твардовский писал в данном случае о смоленской деревне, а я родился и вырос в деревне вятской. Я примерял его стихи к моему дому и краю — и все сходилось! Это обаяние поэзии А . Твардовского с годами не проходило, как это иногда бы­ вает. Наоборот, становясь взрослее, я все более отчетливо понимал значение и его стихов, и его личности для русской поэзии. И когда, бывало, уже находясь вдали от родных мест, на действительной военной службе на Дальнем Востоке, я вдруг начи­ нал тосковать о своем доме, то я тосковал о нем часто стихами А . Твардовского, беско­ нечно повторяя про себя, казалось бы, совсем непритязательные, но такие пронзитель­ но-душевные строчки: А потом, в июле сорок первого, я оказался на фронте, в обстановке, которая, как знает всякий, кто воевал в начале войны, почти напрочь отключала солдат переднего края не только от поэзии, но зачастую и от элементарной информации. Естественно, что я долгое время не только не видел написанного поэтом, но даже не знал, жив ли он. Тем большей была радость от неожиданной встречи с его именем на полосе фронтовой газеты. И я, ничтоже сумняшеся, завернул одну из своих последних тетра­ док со стихами в клочок оберточной бумаги, сдал бандерольку на полевой почте и стал ждать ответа. Однако у меня вскоре образовался более или менее свободный от служ ебны х обязанностей денек, и я решил воспользоваться им. И вот на попутной полуторке я трясусь по ухабам и пляшущей лежневке при­ фронтовой дороги — еду во второй эшелон штаба фронта, где, как мне сообщили на полевой почте, находилась редакция «Красноармейской правды», которую два с по­ ловиной года назад я посетил в Москве. Приехав в полусожженную деревеньку, я разыскал хату, в которой размещ ались некоторые мои старые знакомые, увы, их, как я уже заметил, осталось немного. Но еще хуже было другое. — Ты со стихами? — спросил меня один из них и, услышав утвердительный ответ, предупредил: — У нас, брат, теперь не Сурков. Теперь у нас — барин... Я не на шутку опечалился. И, оказалось, зря. Во-первых, Твардовский принял меня очень хорошо, я бы сказал больше,— участливо. Без сюсюканья и подыгрыванья под отца-командира (все же он — майор, а я — лишь младший лейтенант, не говоря уже о Расстоянья сделались короче. Стали ближе дальние места. Грузовик из Рибшева грохочет По настилу нового моста,— За тысячу верст От родимого дома Вдруг ветер повеет Знакомо, знакомо...