Сибирские огни, 1980, № 5

190 НЕЛЛИ ЗАКУСИНА дать психологический анализ поступков своих героев, подходя к ним, может быть, излишне субъективно, но обостренность авторской позиции не только оправдывает эту субъективность, но и убеждает в пра­ вильности его подхода к нормам человече­ ских отношений. Обращение к прозе — не случайный эпи­ зод в творчестве Александра Романова, напротив, эту работу стоит рассматривать как исследование и жизни, и собственных возможностей. От рождения человек может иметь лишь творческую одаренность. И хотя справед­ ливо мнение, что истинным художником н е л ь з я с т а т ь — им нужно родиться, с таким же правом можно утверждать, что им недостаточно родиться — художником нужно именно с т а т ь . А стать — это зна­ чит не только вобрать в свою судьбу судь­ бу своего народа, но и осознать и суметь воплотить то, что смутно и неоформленно живет в душах других людей. В начале 70-х годов творчество Алек­ сандра Романова приобрело ту обществен­ ную значимость, которая позволяет уже говорить о нем как о сложившемся худож­ нике. Со свежей силой врываются в стихи Ро­ манова новые для него мотивы. Он пишет стихи о любви, о большой человеческой любви, которые при всем желании не от­ несешь к разряду «интимной лирики»,— так раскованно, открыто говорится в них об этом сокровенном чувстве. ...Прости, но сомненье гнездится. Изменчивых женщин кляня, боюсь — вдруг тебе полетится не вместе со мной — от меня1 Боюсь, что другою, похожей, век вряд ли меня наградит... • Слишком требовательна любовь, слиш­ ком велико предчувствие дня , когда при­ дет одно из самых тяжких испытаний во взаимоотношениях любящих — н е п о н и ­ ма н и е . Не зная, за что полюбила, могу ли узнать наперед, какая недобрая сила тебя от меня отвернет? — . И с какой простой и вместе трагической силой сказано о значимости для человека чувства Любви: Но только бы видеть, и видеть, и слушать тебя, и любить, боясь ненароком обидеть иль вдруг, умирая, забыть... Да, поэзия — всегда открытие. Несмотря на то, что, кажется, уже давно было откры­ то Пушкиным «просторечие», которому долго и незаслуженно придавали несколь­ ко приниженное значение, в наше время началось как бы новое открытие родного языка целым рядом поэтов, таких, как Ана­ толий Жигулин, Николай Рубцов, Федор Сухов... Каждый открывал в языке свое, но все вме­ сте поэты как бы в о с с о е д и н я л и обо­ гащенный письменный язык с устными формами, вбирали все мощности, потенции языка народного. Открывал с в о е и Александр Романов. Критик Ал. Михайлов, сопоставляя Рома­ нова с названными выше поэтами, писал: «Подлинностью и искренностью пережива­ ний отличаются и стихи о природе таких поэтов, как, например, Николай Рубцов, Анатолий Жигулин, Федор Сухов. Но у них близость к природе является исходным чувством, с ним связано деревенское дет­ ство, первое узнавание мира и пробужде­ ние интереса к нему. Романова с миром природы сблизила его профессия, его зре­ лый опыт. У Рубцова и Сухова — малая ро­ дина, точка на карте концентрирует в себе образы родной природы, у Романова — все огромное пространство Сибири, у Жигули­ на — Средняя Россия. Сухову, Рубцову, Жи­ гулину и другим, близким им, поэтам при­ суще более непосредственное, более эмоциональное ощущение власти земли, сохранившееся с детских лет. Романову — более рациональное, но и более — исклю­ чая Жигулина— широкое отношение к при­ роде...» Мне кажется, дело здесь не только в «исходном чувстве» и в «малой родине» (хотя, безусловно, такое пространство, как Сибирь, открывало перед Александром Ро­ мановым особые горизонты), а в том, что поэты одного поколения обостренным чуть­ ем уловили настойчивый голос народного языка, который перед этим долгое время претерпевал различного рода испытания: подвергался и стандартизации, и стерили­ зации, и т. д. Сибирь и дарила А. Романову свежие впечатления, и окрашивала его поэтиче­ ский язык суровым, самобытным коло­ ритом. Ты — чудо соболиное. С тобой трудней, чем на далеком лесосплаве, где, торопясь, не думают о славе, когда бревно ныряет под ногой... ...мне кажется бегу к тебе, бегу по мокрым бревнам, перекрывшим реку. Так написать мог только человек, сам не раз ступавший на мокрое, осклизлое брев­ но, когда «стоит зазеваться только на одну секунду — и рискуешь оступиться. И мо­ жешь как бы заново родиться, а можешь, не успев, пойти ко дну». Поэзии Александра Романова свойствен­ на печаль. Но какая же поэзия без печали? Без боли? Без тревоги? Смотрю в окно. Осенний месяц начат. Все небо, затуманенное, плачет. И у природы не хватает сил позеленить леса и берега и чувствовать: