Сибирские огни, 1980, № 5

БУДНИ ПОДВИГА 17 5 дать прежде всего художественно-эстетиче­ ской ценностью. В этом плане советская литература располагает великолепными об­ разцами (С. Смирнов, А. Адамович, Д. Гра­ нин), где безыскусность воспоминаний оче­ видцев, переплавляясь с непримиримым антивоенным пафосом, болью и гневом писателя, поднимается до высочайших тра­ гедийных вершин. ...А вагон уже спал. Угомонились даже студенты. Поезд убаюкивающе раскачивало и слегка встряхивало на стыках рельсов. Го­ лова гудела то ли от духоты, то ли от чте­ ния, но сон не шел. Я выглянул из купе. Тускло мерцали ночники в проходе, и под одним из них за боковым столиком сидела девушка в стройотрядовской куртке. Она читала. Рядом с книгой стоял миниатюрный транзистор. Громкость была убавлена до предела, и разобрать, что он передает, можно было, только сев рядом с девуш­ кой. — Не помешаю? Девушка неохотно подняла голову и, ни­ чего не ответив, опять уткнулась в книгу. ...— В Брюсселе на сессии совета НАТО было принято решение о размещении на территории ряда западноевропейских стран — членов этого блока нового амери­ канского ракетно-ядерного оружия сред­ ней дальности. Это означает начало качест­ венно нового витка ракетно-ядерной гонки, начало опасного этапа милитаризации За­ пада. — Везде войны, войны,— заговорила де­ вушка и тревожно спросила, подняв на ме­ ня большие и совсем темные в сумраке глаза: — Неужели и у нас когда-нибудь опять будет война? — Боитесь? — с некоторой игривостью вопросом на вопрос сказал я и тут же по­ нял всю бестактность своей реплики. — Кто же ее не боится? — грустно сказа­ ла девушка, так грустно, словно и ей при­ шлось хлебнуть лиха тех времен. Но де­ вушке было не больше двадцати, и о войне она могла знать только из книг и фильмов. И, словно прочитав мои мысли, девушка сказала: — У моей мамы убили на войне отца и старшего брата. А бабушка и до сих пор плачет, когда при ней произносят слово «война». Да только ли у нее,— подумал я,— и про своих родных я могу сказать то же самое: девятнадцати лет мой дядя пропал без ве­ сти, я никогда его не видел. И многие, очень многие, в том числе совсем молодые люди, могут вспомнить о своих не вернув­ шихся родственниках. И эти незарубцовы- 'вающиеся, ставшие уже наследственными, семейные раны — главная и самая конкрет­ ная память войны. Невзначай на мгновение девушка при­ крыла книгу, и я прочитал на обложке: «Юлия Друнина. Светлокосый солдат». — Нравится? — Здесь правда, а правда всегда хороша. И есть над чем задуматься. — Над чем? — А вот послушайте! Я ушла из детства в грязную теплушку, В эшелон пехоты, в санитарный взвод. Дальние разрывы слушал и не слушал Ко всему привыкший сорок первый год. Я пришла из школы в блиндажи сырые. От Прекрасной дамы в «мать» и «перемять». Потому что имя ближе, чем «Россия», Не могла сыскать. — Знаете, я вот часто думаю, ну, а сама бы я смогла так: решительно и созна­ тельно? — И что? — Не знаю... Тут в стройотряд собира­ ешься и то от мамы всякого наслушаешься, а ведь война — не стройотряд, смерть на каждом шагу. А может быть, мы какие-то не такие, может быть, мы слишком ма­ менькины? Или, наоборот, еще хуже, слиш­ ком расчетливые, запрограммированные? — А если программа заложена хорошая? — Нет-нет, я убеждена, что запрограм­ мированность ограничивает. Чтобы уйти добровольцем, когда никто не понуждает, надо, по-моему, иметь силы вырваться из круга привычной жизни. Тут, наверное, нужна какая-то особая одухотворенность, что ли. И вот я думаю, смогла ли бы я, как друнинская героиня,— «из детства в гряз­ ную теплушку»? Мальчишкам проще. Им голову ломать не надо. Призовут, примут присягу, и продолжится обычная жизнь. — Обычная? — Конечно, по приказу. Мы с детства привыкаем жить по чужим приказам. В дет­ саду воспитатель командует, в школе и ин­ ституте — преподаватели, дома — родители. Это удобно и легче. Никаких проблем. А вот чтобы не по приказу. По своей душе, серд­ цу своему — смогла бы? Не по приказу... Эти же думы владеют героиней повести В. Сукачева «Военная» Серафимой Лукьяновой. «Ночью Серафима спросила мужа: — Матвей, а ты и в самом деле на фронт не идешь? — Дак оставляют, чего же идтить,— вра­ зумительно сказал Матвей. — Шел бы,— ласково попросила Сера­ фима.— А я уж тут умру, но за двоих управлюсь. Матвей заворочался в постели, засопел, потом сердито пробурчал: — Не твоего ума дело. Спи лучше. Там знают, кого отправлять. Или от меня реши­ ла избавиться? Серафима не ответила, чувствуя, как что-то тугое и жаркое зарождается в груди. — Другим бабам это бы в радость,— обиженно говорил Матвей,— а ты, бессты­ жая, и скрыть-то своей нелюбви не мо­ жешь. — Тогда я пойду,— спокойно сказала Се­ рафима. — Чо? — Матвей приподнялся на локте.— Ты чо буровишь-то, дура полоумная?