Сибирские огни, 1980, № 5

174 А Л Е К С Е И Г О Р Ш Е Н И Н осмыслению такой глубокой темы, как тема войны, еще раз убеждает при чтении пове­ стей А. Акулинина «Плач конопатого маль­ чика» и О. Алексеева «Черные острова». Оба произведения на традиционную тему военного детства. Сюжет «Плача конопатого мальчика» из­ вестен еще со времен древнегреческой драматургии — сын не узнает отца. Рыжий Горька, главный герой повести, не узнает отца в солдате, остановившемся в их доме на отдых. Довольно странно, если учесть, что мальчишке в это время лет 12, а перед войной было 8, и отца Горька должен пом­ нить вполне сознательно. Зат^ соседской бабке показалось, что и взаправду прихо­ дил Горькин отец, да, не дождавшись при­ вета, отправился дальше. Вернувшаяся на другой день из больницы мать посылает сына догонять солдата. И к концу повести мальчик догоняет его, но... «Горька по-за плетнем из тесного проул­ ка выбрался, а отец наперерез шел. Не шел, плелся. Тревожно заколотилось серд­ це, в ноги слабость ударила. Он прислонил­ ся к плетню. Сейчас отдышится, успокоится и выйдет навстречу и скажет: «Папанька, куда же ты? Нет, не так... Батя, пошли до­ мой!..» По ту сторону плетня старая сгорбленная старуха вместе с молодухой прямо на ули­ це моют горшки. От теплой воды исходит парок... Вдруг молодая выпрямилась, уро­ нила горшок. — Маманя, глянь, братик! Горька еще ничего не понял, только ноги отказались двинуться с места. Старуха запустила пальцы в седые воло­ сы, и, опрокидывая горшки, бросилась на­ встречу солдату. — Васятка, сынок! Дитенок... И молодая, и старая тискали долгождан­ ного гостя, уливая слезами радости. А за углом, всего в нескольких метрах от них, свершалась великая боль: там, уткнув­ шись лицом в старый плетень, плакал коно­ патый мальчик». Конечно, жизнь и не такое может пре­ поднести. Но любая жизненная ситуация будет естественной и органичной только в контексте других событий, больших и ма­ лых, близких и далеких. В повести же А. Акулинина действие держится на наро­ читой случайности, которая сохраняет прав­ доподобность, если рассматривать ее в «чи­ стом» виде, в отрыве от жизненного пото­ ка, и оказывается несостоятельной вне его. Наличие факта, повторяю, описываемого автором, не исключено, но не просто и да­ леко не всегда можно голую правду факта довести до правды художественной. Вспоминается «Судьба человека» М. Шо­ лохова. Точнее— одна поразительная де­ таль. Ванюшка (а он гораздо младше Горь­ ки), уже поверив в найденного отца, вдруг спрашивает Андрея Соколова, куда делось кожаное пальто, которое отец до войны всегда вешал в прихожей. Всего одной де­ талью Шолохов обнаруживает себя велико­ лепным знатоком детской психологии. Буд­ то и ни к чему упоминать про какое-то ко­ жаное пальто. Но без этого штриха не будет правды детского характера (детская память удивительно цепка), не будет естественно­ сти и жизненности его развития. А вот повесть «Плач конопатого мальчи­ ка» из-за заданности ситуаций воспринима­ ется как довольно расхожая (в духе ин­ дийских фильмов) мелодрама со всей вытекающей отсюда фальшью характеров и поступков. У повести О. Алексеева «Черные остро­ ва» другой грех. Написана она плоско, пря­ молинейно. Воспоминания просто переска­ зываются с протокольной сухостью. Ну, мо­ гут ли взять за душу такие вот сообщения (цитирую наугад бросившиеся в глаза абза- цы )? „ «Потом пришли фашисты, мы прятались в лесу, в глубоком песчаном окопе. Когда перестали стрелять, мать взяла на руки братишку, и мы пошли в деревню...» «Война все перевернула. На смену прос­ той и понятной жизни пришла непонятная, жестокая, страшная». «Мы жили в постоянном страхе, как и все люди в нашей деревне. Но матери, как и другим матерям, было всех страшнее: она боялась за маленьких своих детей». Или такой плакат: «Партизан становилось все больше и больше, началась настоящая народная война. Прежде партизанам не хва­ тало людей, оружия. Но подросли маль­ чишки, оружие стали привозить самолеты, и пожар борьбы заполыхал вовсю». Из подобной информации повесть в ос­ новном и состоит. Не думаю, что от этих стертых, нейтральных слов читатель проник­ нется авторской болью и закипит правед­ ным гневом. Повесть «Черные острова» сопровождена подзаголовком «повесть-воспоминание», на­ страивающим читателя на особый лад. Сра­ зу возникает ожидание чего-то нового, свежего. В данном случае важна становится не сама фабула рассказа (мы и так в общих чертах знаем, о чем будет вестись речь), а то, как известный материал будет осмыс­ лен, какими оттенками чувств наполнен, ка­ кими новыми красками выразится. Книг о военном детстве выпущено у нас много, и каждому вновь затрагивающему эту тему необходимо не только заставить читателя поверить ему, писателю (пове- рить-то как раз и не трудно); главное — по­ трясти. Повесть О. Алексеева едва ли может по­ трясти, поскольку она страдает именно отсутствием художественности. Но, может, автор задумывал вещь сугубо документальную, и тогда все станет на свои места? На первом месте будет стоять факт, а не художественность. Недаром О. Алексе­ ев делает такую оговорку: «В повести нет ничего придуманного, вымышленного, она вся в том, что было на самом деле — с нами, с нашими соседями, с целым краем». Но дело в том, что и в этом случае просто очередные сообщения о войне (какой бы новизной они ни располагали), не осмыс­ ленные художественно, не пропущенные через душу и сердце писателя, не возыме­ ют желаемого действия. Нельзя забывать, что и документальная проза должна обла-