Сибирские огни, 1980, № 5

Б У Д Н И П О Д В И Г А 173 сердце Пряхина нерастраченной доброты и совестливости, любви и сострадания к лю­ дям, что он почувствовал себя убийцей. Он даже пытается застрелиться в порыве от­ чаяния, но тут же настигает его мысль: «За­ стрелиться хотел? Нет, ты иди, ступай впе­ ред, да глаза пошире открой, не прячь, от. крой глаза и посмотри, что ты хоть и не по своей воле наделал». Не сразу, не вдруг, но приходит в конце концов Пряхин к единственно верному для себя решению: все силы отдать дочерям- сиротам хлебовозчицы, и не ради искупле­ ния вины своей, которой фактически и нет, а ради счастливого будущего этих нелепо и трагически лишившихся матери детей. Физически надорванный после ранения Пряхин разгружает по ночам вагоны, чтобы хоть как-то поддержать девочек. А когда старшая из них заболевает тифом,/ без ко­ лебания идет на донорский пункт, потому что донорам выдавались так необходимые больной масло, яйца, сметана. Однако Пряхину важно не только мате­ риально поддержать семью погибшей. Еще больше заботит его то, как преодолеть сте­ ну отчуждения, возникшую после гибели матери между ним и девочками. А их дове­ рие крайне необходимо ему, он чувствует, что они, как никто иной, стали близки ему. «Он представил: кончится война, и жизнь пойдет дальше, станет он, коли выживет, глухим стариком, и людям, которые теперь воюют, голодают, страдают, придут на смену другие люди, вот эти, как Лида, и уже они станут взрослыми людьми — жен­ щинами, мужчинами. И Лида будет лю­ бить— непременно крепко и верно! — ей удастся это лучше гораздо, непременно лучше, чем некоторым из предыдущих лю­ дей. И эту, теперь пока девочку, тоже ста­ нут крепко любить в ответ, и у Лиды будут дети, непременно красивые, в нее, дети, которым война, и карусель, и картофелины, принесенные им, Алексеем, с разгрузки в кармане шинели, покажутся чем-то неправ­ доподобным, далеким, смутным... Пряхин вздрогнул. Вот когда утихнет по- настоящему его боль». За это и борется изо всех сил Пряхин. В этом и есть его, «пряхинская», война. Как видим, писатель поверяет Пряхина на изломе не менее трудном, чем отчаянная атака во весь рост или альтернатива выбо­ ра перед лицом смерти. Здесь тоже вы­ бор, выбор добровольной и тяжелейшей ответственности за судьбу будущих поко­ лений. Особое место в повести «Голгофа» при­ надлежит любви. Герои повести — и сле­ пой гармонист, бывший капитан Анатолий, и квартирная хозяйка Пряхина тетя Груня— понимают любовь как нечто более высокое, нежели близость одного человека к дру­ гому. «Вот говорят: любовь, любовь... Конечно, любовь все держит. Но не та, не любовь мужчины к женщине и женщины к мужчи­ не, а любовь человека к человеку. Это — высшее». В этой-то любви и обретает себя вновь Пряхин, этой любовью прокладывает он путь к счастью осиротевшим девочкам. И именно эта высочайшей пробы любовь, а не слепая ненависть к врагу, в конечном счете, объединила и спаяла советских лю­ дей в час великих испытаний, стала непре­ одолимым заслоном звериной морали фа­ шизма. И поныне эта любовь является есте­ ственным водоразделом, который четко отмежевывает социалистический гуманизм от морали современного буржуазного общества, в котором, чтобы выжить, а тем паче выбраться повыше, надо наступить на горло ближнему. Однако есть в авторском воплощении любви и доброты, владеющими его геро­ ями, некоторый перехлест. Сделав любовь двигателем всех поступ­ ков Пряхина, автор поДчас перестает со­ блюдать меру, и тогда любовь переходит в христианское всепрощенчество, а доброта в жалостливость и сентиментальность. И са­ моуничижения Пряхина в таких случаях ста­ новятся не оправданием его и не доказа­ тельством от противного, а подлинной харак­ теристикой, что, естественно, обесценивает этот образ. «— Что Пряхин — Христос? Все проща­ ющий, все сносящий. Принимающий стра­ дания как должное, как то, что ему отведе­ но на роду»,— сам себя спрашивает Алек­ сей, внутренне протестуя против этого. Но А. Лиханов до того озабочен облагоражи- ванием, возвышением своего героя, что Пряхин и впрямь выглядит порой святым мучеником, взявшимся во искупление гре­ хов своих (попутно и за грехи чужие) нести тяжкий крест, хотя, как мы уже убедились, вовсе не искупление нужно Пряхину. К восприятию Алексея Пряхина как «бо­ жьего человека» подводит и сама образно­ композиционная структура произведения. Повесть сделана по всем канонам «житий­ ной» литературы. Есть грех, через который надо пройти к будущим благодеяниям, есть искупление, есть учитель, который укажет правильный путь. В роли духовного наставника Пряхина в повести «Голгофа» выступает простая рус­ ская женщина тетя Груня. Она — воплоще­ ние доброты и человеколюбия, но, гипер­ трофировав эти ценные сами по себе каче­ ства, писатель превратил тетю Груню в ходячую добродетель, живой кодекс хри­ стианских заповедей. Для Пряхина она как поводырь, постоянно направляет и контро­ лирует каждый его шаг. Конечно, здесь, так же, как, скажем, и во взаимоотношениях Андрея Долгушина и Васьки, ощущается преемственность поколений, эстафета гума­ нистических начал. Беспредельное человеко­ любие, которым заражает его тетя Груня, Алексей передает девочкам-сиротам, и, можно быть уверенным, те в свою очередь высшей любовью к людям наделят детей своих. Тем не менее, постоянно действуя по совету и подсказке тети Груни, Пряхин теряет личностную самостоятельность. За­ крадывается даже мысль: а что, как не бы­ ло бы рядом духовницы, смог бы он прий­ ти к своему нравственному подвигу? То, что сентиментальность и слезливость вовсе не способствуют художественному