Сибирские огни, 1980, № 5

172 А Л Е К С Е И Г О Р Ш Е Н И Н — Посудой не обеспечиваем,— хозяй-. ским тоном сказал долговязый и тут же сгреб в кучу стаканы, которые проводник не успел унести после вечернего чая.— Вы­ пьем, отцы, да затравите что-нибудь. Упрашивать себя старики заставлять не стали, деловито выпили, и долговязый те­ перь уже стал приставать совсем по-свой­ ски: — Ну, вот скажи, отец, в атаку ты ходил? — Ходил; че не ходить, как на работу. Утром в шесть подъем, вместо зарядки — атака. После завтрака марш-бросок по ты­ лам противника. После обеда сопку какую- нибудь берем. — Хохмишь? — недоверчиво прищурился долговязый.— А я тебе серьезно. Тут у нас с Колькой, .вот с ним,— он хлопнул товари­ ща по плечу,— спор зашел. Колька мне, по­ нимаешь, говорит, что Матросова ярость будто ослепила, вроде как невменяе­ мый стал. Я — Кольке: пойди, сам попробуй, посмотрим, как ты под пулеметным огнем будешь варианты просчитывать. А рассу­ дить некому. — Расчет — залог успеха,— упрямо не со­ гласился Колька.— Без расчета пустой риск. Можно уповать только на случай. Матросов был уже вне сектора обстрела. Ему бы еще чуть-чуть подумать... — А мы его, помню, в таком разе полу­ шубочком. — Кого полушубочком? — не понял дол­ говязый. •— Дзот. Его амбразуру то есть. Подпол­ зешь до тех пор, пока пулемет не возьмет, разденешься, полушубочек скатаешь, чтоб ветерок его не растребушил, чтоб ровне­ хонько комочком угодил, и— в щель. Ему- то ведь все равно от чего захлебнуться, от тела человеческого или овчинки. — Вот это да,— ошарашенно вытаращил­ ся долговязый,— вот это фокус! — Расчет! — довольный неожиданной поддержкой, сказал Колька. — Можа и так,— теперь уже возразил другой старик.— Токо я тебе скажу, что и расчет разный бывает. Дырку с пулеметом, ежели с умом, верно,— можно и куфайкой заткнуть. А я вот помню, был у нас в сорок втором под Сталинградом взводный. Тоже Коля, между прочим, Коля Афанасенко. Твоих лет примерно и обличьем схож: ти­ хонький, не бойкий на вид. Только-только его к нам прислали. Я уж сейчас не помню, можа, и бой-то этот самый первый у него был. А только был приказ: занять высоту номер такой-то. И высота-то— тьфу! — бу­ горок в степи, шишка на ровном месте. Да не сладим цикак, простреливается' все во­ круг насквозь. Такой, матушки, обстрел — ливень проливной! Голову высунешь — из­ решетит, маму вспомнить не успеешь. И вот лежим мы в окопе напротив этого чирья, который никак сковырнуть не можем, и подняться боимся. А приказ, вставать надо, атаковать. И Коля-взводный рядом со мной лежит: сам белый, губы трясутся. А он за­ шевелился, команду дает: «Взвод, в атаку!» И громко вроде бы сказал, да как-то не уверенно, ровно по нужде великой. А мы— какое там! — вросли в землю, хоть генерал над ухом рявкни. Коля растерялся, что де­ лать, не знает. Еще раз крикнул, аж петуха дал. Проку никакого. Гляжу я на взводного, а он, матушки мои, из белого зеленым стал, ровнс^ старая гильза, да вдруг запла­ кал. Сидит на дне окопа и ревет, как дитя. Я, конечно, его тихонько успокаиваю: мол, ничего, лейтенант, может, обстрел утихнет, может, туман с реки натянет, может, еще че в нашу пользу случится, а пока полежим, помаракуем. А он на меня, матушки мои, как глянет — не узнать парня: не пацан, а прям ссрокалетний мужик, у которого сил­ ком любимую бабу с детишками отбирают. И полез, матушки мои, полез наш Коля из окопа. «Ура,— как полагается, закричал,— за Родину!» Шагов десять и пробежал-то всего. Срезали. Но дело свое он все равно сделать успел. Верите ли, ребятки, до того стыдно мне стало! Сопляк, в дети годится, только что здесь со мной рядом от страха трясся и перемогся же, заставил себя под­ няться, когда мы все тут землю грызли, святых угодников вспоминали. И такая злость во мне взыграла: и на себя — я-то к той поре второй год воевал, медаль имел— и на их, гадов, что Колю нашего... Не одно­ го, видно, меня пробрало. Взяли мы ту вы­ сотку... Сумрачно вертел в руках недопитый ста­ кан расхристанный долговязый студент с хипповыми патлами, подозрительно шмыгал носом друг его, Колька... «Ну, так кто из вас поднял бы взвод в атаку?» — мысленно спросил я студентов, но тут же пресек невольно проскользнувшее злорадство простым, но мучительно труд­ ным вопросом: «А я сам?» Есть в повести «Солдат и мальчик» одна парадоксальная мысль: «Война хоть и была жестока, но учила людей доброте». Но па­ радоксальность здесь кажущаяся. Знако­ мясь с произведениями художественной прозы о войне, замечаешь, что именно на доброте, взаимопомощи, поддержке строи­ лись взаимоотношения советских людей в суровую военную годину. Главный герой повести А. Лиханова «Гол­ гофа» Алексей Пряхин не совершил ника­ кого военного подвига. Служил шофером на Ладоге и в первом же рейсе, угодив под бомбежку, выбыл из строя. Не убив ни од­ ного фашиста, не сделав ни одного выст­ рела, он был списан подчистую и переправ­ лен в далекий тыловой госпиталь. Так чем же заинтересовал писателя этот человек? После выписки Пряхин устроился на за­ вод шофером в том же городке, где нахо­ дился госпиталь. И здесь-то случилась с ним та самая трагическая история, благода­ ря которой проглянула вдруг в недале­ ком как будто мужичке Пряхине личность несокрушимой нравственной силы и доб­ роты. А случилось вот что. На обледенелой гор­ ке машина потеряла управление и наехала на хлебовозчицу. «Нет, не виноват он был в случившемся»,— схазал милиционер, кото­ рый вел следствие. Но столько было в