Сибирские огни, 1980, № 5

166 А Л Е К С Е И Г О Р Ш Е Н И Н глубже, неотвратимей проникает война в их жизнь. «Война... Отныне все были ее подушными долж­ никами, начиная с колхозной головы и кон­ чая несмышленым мальчонкой. ...Не только на людях — на всей деревне с ее закоулками и давно не поливавшимися грядами, на всякой избе и каждом предме­ те в дому отпечатано это нестираемое клеймо военной хворобы. От всего веяло порухой прежнего лада, грядущими скор­ бями, все было окроплено горечью, как по­ дорожной пылью, и обрело ее привкус». Впрочем, в повести Е. Носова еще не са­ ма война, а только пролог к ней. Собствен­ но говоря, в основе сюжета «Усвятских шлемоносцев» лежит увеличенная до мас­ штабов всей страны сцена сборов русского человека на священную войну. Ни геройства тех, с кем знакомит нас писатель, ни сраже­ ний, в которых они участвуют, мы так и не увидим (все это в будущем, все за кадром); мы зато видим другое: как собираются в смертельный путь, как прощаются с родной землей будущие солдаты, многим из кото­ рых предстоит умереть или стать героями, как набираются они сил и мужества к пред­ стоящим битвам. Отчего именно сцену сборов положил Е. Носов в основу произведения, почему на ней заостряет свое внимание? Да потому, наверное, что как раз сквозь призму про­ щания писатель получает возможность про­ следить некоторые важные истоки русско­ го героического характера. Русский человек, в особенности крестья­ нин, искони привержен одному четко установившемуся жизненному укладу. На­ сильственное вторжение в этот привычный, собственными силами и стараниями обуст­ роенный, а потому кровный, уклад неиз­ бежно вело к резкой защитной реакции. Свои, честно добытые, радость и счастье человек вообще никогда никому не уступит без борьбы. Тем более русский человек, твердо определивший для себя такой поря­ док, который дает ему полную возмож­ ность почувствовать себя на своей земле счастливым и свободным. Недаром с такой обстоятельностью и до­ тошностью Е. Носов живописует занятия и традиции усвятцев, их повседневную жизнь, спокойную красоту Средней России, что так люба Касьяну и всем тем, кого он олице­ творяет. Ничего другого не хотел так Касьян, «как прожить и умереть на этой земле, родной и привычной до самой бы­ линки». И эту могучую силу, силу любви и нерас­ торжимой привязанности к родной земле, корни которой уходят еще к стародавним временам Куликовской битвы, невозможно сломить. Однако — и автор «Усвятских шлемонос­ цев» блестяще доказывает эту мысль — лю­ бовь к родине одновременно и уже, то есть конкретнее, и шире пейзажа за окном, взгляда окрест. Касьян, как и любой из усвятских мужи­ ков, идет прежде всего защищать свое род­ ное семейное гнездо. Не может не идти. Это, так сказать, первичная инстанция чув­ ства долга. И об этом Касьян говорит жене Наталье просто и мудро: «— Ну, да что толковать. Жил? Жил! Се­ мью, детей нажил? Нажил! Вон они лежат, кашееды. Да с тобой третий. Нажил — стало быть, иди обороняй. Не скажешь же Лехе: на тебе трояк або пятерку, пойди повоюй за меня!» Но понятие своего, личного непременно соединяется с понятием общего, потому что, как ни крути, а враг у всех один, об­ щий, и всем им, миллионам таких гнезд, несет он смерть и разорение. Только со-^ бравшись в единый кулак, можно защитить эти миллионы гнезд, которые все вместе и составляют великую матушку-Русь, «Оборонять вы идете не просто вот этот флаг, который на нашей конторе,— говорит на прощальном митинге Прошка-председа- тель.— Не только этот, не только тот, что в Верхних Ставцах, либо еще где. А глав­ ное— тот, который над всеми нами. Где бы ни были, он у нас один на всех, и мы его не дадим уронить и залапать... Потому что вовсе не из материалу он, не из сатину или там еще из чего. А из нашего дела, рабо­ ты, пота и крови, из нашего понимания, кто мы есть...» Касьян, как и все усвятские мужики, дав­ но уже не единоличник, трясущийся над своим клочком земли. Он — колхозник, и естественно то, что не меньше, чем о по­ кидаемом доме, кручинится Касьян о рабо­ те, которую против воли принужден бро­ сить, о колхозных делах и заботах, давно и прочно ставших его собственными. Оттого так много страниц посвящает автор незна­ чительному, казалось бы, эпизоду проща­ ния Касьяна с колхозными лошадьми: «...Конюхом да конюхом — вот уже целый десяток колхозных годов. Сперва рядовым, потом старшим. Свою хозяйскую дотош­ ность Касьян, обвыкнув в колхозе, перенес и на общественное добро: терпеть не мог изодранной и пересохшей сбруи, расхрис­ танных хомутов, как попало сваленного ло­ шадям сена, ворчал из-за каждой потерян­ ной подковы, и не дай бог, если кто воз- вернет с поля коня с потертой холкой». А все это вместе: и до боли близкая речка Остомля, и выгон за подворьем, и «сладко пахнущая детскостью, влажным травяным подгорьем» головка сына Ми- тюньки, и «житное тепло», и будоражащий запах хлеба, и радение о колхозном доб­ ре,— все сливается у Касьяна в едином чув­ стве Родины, той самой Родины, у которой один на всех, окропленный кровью револю­ ций, флаг. ...Один из стариков ушел в вагон, а его товарищ все смотрел на убегающие теле­ графные столбы, кустарники, луга, и восхи­ щенное удивление не сходило с его лица. — Во прет! — с детским простодушием сообщил он мне.— Свист стоит! А в сорок пятом, помню, после демобилизации едва плелся наш эшелон. Ребята' даже цветы сподобились на ходу рвать. Спрыгнут, охап­ ку напластают, опять заскочут... А может, казалось, что медленно? Очень уж домой спешили...