Сибирские огни, 1980, № 5

152 %. З О Л О Т О В даже не все стажисты выдерживают эмо­ циональную нагрузку больничного педаго­ га. От нас ушла прекрасный математик Валентина Викторовна, не буду называть фамилию. Всего неделю смогла продер­ жаться другая — великолепный историк... Мы их не осуждаем, а понимаем. Не каж­ дый в состоянии изо дня в день глядеть на страдающих детей, на операции, после ко­ торых они становятся инвалидами. Валентина Алексеевна опустила глаза, отвернулась, не скрывая волнения, слез и, мне показалось, нахлынувших воспомина­ ний. — По-моему, врачи нас окончательно признали полноправными участниками ле­ чебного процесса после одного случая с семиклассницей из Алтайского края. Его вот уже несколько лет не может забыть вся больница. У многих на сердце шрам, а как я сама жива осталась, не бросила школу, до сих пор не знаю. Девочка эта сразу всем понравилась, когда ее привели в отделение. Стройненькая, белокурая, с огромными голубыми глазами, она похо­ дила на снегурочку, так ее и прозвали в первый же день. Но тем страшнее было нависшее над ней несчастье — гангрена правой руки. Речь могла идти только об ампутации. Ни у кого не поворачивался язык сказать ей об этом. И медлить нель­ зя было — «антонов огонь» угрожал самой жизни. Так ничего и не решив, Маргарита Петровна Кишкарева, хирург, взяла де­ вочку на операционный стол... Операция прошла благополучно. Но если хирургам было по-человечески жаль дев­ чонку до операции, то после у них на душе стало еще хуже. Пройдет нарко!з, и ребенок получит огромную душевную травму, не меньше той, что она перенесла на операционном столе. Как сейчас помню, привезли ее в вось­ мую палату, ещё под наркозом. Врачи са­ ми чуть не плачут. У всех одна мысль — как сказать ей, что нет руки... И тут разы­ скали меня, окружили: «Ты педагог, ты ближе всех к детской душе, найди слова...». А откуда у меня такие слова? Кем, ког­ да, где описана такая драма, такая ситуа­ ция? Ну, конечно, герои, взрослые и юные, боролись с врагами, погибали на войне. Островский, Маресьев... Но тут же совсем другое! Как объяснить девчонке, что чело­ век велик и в то же время еще беспомо­ щен — перед болезнью, увечьем, слепым случаем? Наркоз проходит. Я сижу рядом на по­ стели. Она просыпается, видит меня, улы­ бается... И вдруг глаза округляются, губы едва шевелятся — «Где моя рука?..». Она шепчет, а у нас в ушах этот шепот отдает­ ся громом небесным, всеми колоколами мира! Не знаю, не помню, что г ей говорила! Обнимала ее, целовала, плакала вместе с ней. Да и что бы я ни говорила, она вряд ли что-нибудь услышала. Передо мной были огромные голубые глаза, полные ужаса. Врачи толпились за моей спиной, тоже плакали... Потом хирург утверждал, что я произ­ носила какие-то нужные слова, отвлекала девочку от «руки», приводила примеры, что-то советовала. Ничего этого я не помню. Зато хорошо помню, как мы всем нашим педагогическим коллективом на следую­ щий же день начали борьбу теперь уже не с физическим недугом, а с душевным «антоновым огнем». Врачи нас слушались, приспосабливали свои дела к нашим «уро­ кам», а не наоборот, как обычно. Если хотите, назовите эти уроки «уроками утешения». ' Хотя это вовсе были и не уроки. Никакой предметной программы не придерживались. Говорили о людях труд­ ной судьбы, которые не только справи­ лись с нею, но смогли приносить пользу обществу не меньше других, даже под­ няться на гребень славы в физической ра­ боте и духовном творчестве. Помянули не раз Николая Островского, Маресьева, 'безногого комбайнера с целины, изобрета­ теля с такой же бедой, как у нее... Вот женских образов таких же героинь в памя­ ти не оказалось. Обходились не литера­ турными, а собственными житейскими ис­ ториями. В общем, добились мы своего. Стара­ ниями врачей девочка поправлялась, а на­ шими— успокаивалась. Стали понемногу включать в беседы учебный материал, пробуждать к нему интерес, убеждать, что когда она выпишется, то должна окончить школу, что это ей будет по силам. Убеди­ ли, что операция спасла ей главное — жизнь, что во имя большой жизни впере­ ди пришлось принести жертву... Она все больше это понимала и принимала, что, естественно, ободряло нас. И тут мы, как говорится, «потеряли бдительность» — прозевали удар, который последовал с неожиданной стороны. Через месяц, перед выпиской, на поро­ ге палаты появилась ее мама и заплакала, запричитала с крестьянской простотой: «Что же ты теперь будешь делать, дочень­ ка?! В деревне-то ты была у меня самая лучшая, а теперь калека!..». Ну, тут уж ее со всех сторон обступили сестры, врачи, педагоги, увели подальше и... Отругали ее поначалу, но быстро по­ няли, что и ей," не меньше, чем девочке, нужен «урок утешения», не ругань, а ду­ шевная беседа, ободрение. Подавалась она на это туго. Выслушав какую-нибудь поучительную историю, она в конце при­ нималась плакать — «А все-таки они кале­ ки». Она оплакивала не только свою дочь, но и Островского, Маресьева, инвалидов войны, труда, случая... А как иначе может отзываться простое, доброе, к тому же материнское сердце? Педагоги провели женщину по всей боль­ нице, показали великую силу, которая здесь действует против человеческого горя, не­ счастий, болезней. Лаборатории и кабине­ ты, умирающих и реанимируемых, воскре­ сающих, выздоравливающих и совсем здо­ ровых в канун выписки. Она дивилась всему, радовалась, видя поправившихся, огор­ чалась около больных. Придя к дочери.