Сибирские огни, 1980, № 4

170 Л. БАЛАНДИН щественной опоре на советскую пьесу. В сезоне 1978—1979 гг. «Красный факел» поставил: «Провинциальные анекдоты» А. Вампилова, «Мои Надежды» М. Шатрова, «Аморальную историю» Э. Брагинского и Э. Рязанова, «Гнездо глухаря» В. Розова, «Мы, нижеподписавшиеся...» А. Гельмана. Русская классика была представлена двумя спектаклями — «Вишневым садом» А. Чехо­ ва и «Правда — хорошо, а счастье лучше» А. Островского. Западную драматургию, при наличии в действующем репертуаре пяти пьес драматургов Европы и Америки, пополнила сатирическая комедия француз­ ского драматурга Р. Тома «Восемь любя­ щих женщин». Кроме того, по традиции, театр поставил спектакль для детей — «Три поросенка» по С. Михалкову. Как видим, при значительном разнообра­ зии в репертуаре ощутима тенденция — театр нацелен на решение морально-этиче­ ских проблем, поднимает вопросы нравст­ венной чистоты советских людей, понимая эти проблемы широко: и в плане трудовых отношений («Мои Надежды», «Мы, ниже­ подписавшиеся...»), и в сфере семейно-бы­ товых отношений («Аморальная история», «Гнездо глухаря»), не останавливаясь перед сатирическим преувеличением и заострени­ ем («Провинциальные анекдоты»). Сатири­ ческому изобличению буржуазной нравст­ венности посвящена комедия «Восемь любящих женщин». Нравственная проблема, одна из боевых в нашей современности, не могла не выз­ вать интерес зрителей. Но все же отметим, что в смысле точности понимания зритель­ ских ожиданий новосибирцы уступают и омичам, и Томскому театру, где адресат более конкретен — «нашим землякам», где театры с охотой берутся за местную пьесу. Театры в своем походе за новый стиль игры, за воодушевление и точность испол­ нения встречают на своем пути могучую противоборствующую силу — опасность ти­ пологической игры и перегрузки роли ха­ рактерной фактурой. Так, прямолинейная, «типологическая» игра испортила краснофакельский спек­ такль «Мои Надежды». Исполнительница главной роли М. Филатова поторопилась выявить замысел характера. Уже после первых слов экспозиции, радостная, воз­ бужденная, в упоении встречи с подругами после заграничной командировки, через какие-то считанные минуты Надя Родионо­ ва — Филатова понимает, что ее слава — дутая, что передовик она потому, что рядом работают на ее славу скромные и безвестные ее подруги. Так с первых же слов определен тип — зазнавшийся передо­ вик и его «перековка». Но и процесса «перековки» в спектакле не происходит: Надя — Филатова поняла все сразу, вдруг и до конца. Нам остается только ждать — когда же суть истории ста­ нет ясной окружающим, руководителям, парткому и т. д. Достаточно скучное зрели­ ще, все знаешь наперед и даже точно вы­ числяешь момент, когда Надя Родионова откажется от чести быть депутатом. Ощущая, должно быть, прямолинейность замысла спектакля, его постановщик И. Бо­ рисов в сцене со старыми пенсионерками- ткачихами Надеждой Фомичевой (В. Бело­ головая) и тетей Надей Бурыгиной (К. Ор­ лова) придумал прием «очеловечивания»: Надя Родионова, зашедшая навестить ста­ рух, получает здесь не только урок нравст­ венной стойкости, но и заряд веселья. С повадками комических старух стародав­ ней оперетты Фомичева и Бурыгина испол­ няют «аттракцион» с бутылочкой «заветной» и пением песен юности. Характерность в этой сцене подается сочно, с нажимом, превращая почетных тружениц, знатных людей страны, в шаржированные типы «ко­ миков». Мой упрек в прямолинейности краснофа- кельских «Моих Надежд» я в значительной степени адресовал и пьесе М. Шатрова. Но — увидел этот же спектакль в Омском театре (постановка В. Иванова) и убедился, что там, где появляется глубокая актерская вера в человечность создаваемого харак­ тера, опасность подчеркнуто типологиче­ ской игры уменьшается, сходит на нет. Надя Родионова у Г. Российской такая до­ стоверная девчонка-ткачиха, с открытой улыбкой во весь рот, с усмешкой и приба­ уткой, с занозистым нравом и гордостью человека труда, что ее тип «зазнавшегося передовика» согрет множеством жизненно достоверных деталей, человечен и своеоб­ разен, типичен в своей узнаваемости и от­ личен от прочих, как неповторим каждый человек. Свой путь прозрения Надя — Рос­ сийская проходит от начала до конца — в муках, в борьбе с самой собой. Такой Наде визит к старым ткачихам жизненно необ­ ходим, без их совета, без их опоры она способна еще долго блуждать в поисках истины. Прекрасно понимают это Надежда Фомичева (К. Барковскэя) и тетя Надя Бу­ рыгина (Е. Псарева). Очень тонко, ненавяз­ чиво помогают они словом и делом своей младшей подруге. И они, как это предло­ жено автором, накрывают на стол, и они поют песенку своей юности. Но это не уве­ селительное мероприятие, не вставной но­ мер и не развлечение для зрителя. Это— органическое проявление точно понятого человеческого характера. Вот так, а не ина­ че могли вести себя две пожилые женщи­ ны-ткачихи, когда их навестила молодежь. «Вишневый сад» (режиссер Г. Оганесян) в трактовке краснофакельцев оказался спрямленным, без острых углов диалекти­ чески противоречивого развития характе­ ров, без достаточного человеческого их наполнения. Сценическая история «Вишневого сада», при кажущейся простоте и ясности его со­ держания, сложна и многообразна. Стани­ славский увидел во владельцах вишневого сада жертв исторического процесса и на­ стаивал на прочтении пьесы как трагедии. Мейерхольд, как и А. Белый, считал пьесу Чехова произведением мистическим: глав­ ное в движении событий «Вишневого са­ да» — то, как «рок неслышно подкрадыва­ ется к обессиленным» («Весы», 1904, № 2, с. 48). Долгое время пьесу понимали либо