Сибирские огни, 1980, № 4

168 Л. БАЛАНДИН стелются. Удержаться способен лишь тот, кто в изменчивой ситуации улавливает каж­ дое движение, каждый шорох, а не ждет подтверждения дурных предчувствий»,— так понял своеобразие авторской позиции В. Семеновский («Опасные связи», «Театр», 1978, № 2, с. 63). Возможно, критик и прав. Но только ни один из известных мне теат­ ров, ставивших «Царскую охоту», не пошел по линии «живописного изображения нра­ вов эпохи», «просветленного» восприятия «двуединства «неполноценной» эпохи и веч­ ной гармонии искусства», как это явствует из слов критика. Трудно согласиться с В. Семеновским и в оценке спектакля теат­ ра имени Моссовета, замысел которого он передает так: «Фальшивая жизнь Орлова и самотворящая жизнь Елизаветы находят­ ся ве в контрастном соотношении, но в едином процессе театрализации истории». (Подчеркнуто мною.— Л. Б.). Не могу себе представить спектакль, в котором центральный его конфликт пре­ вратился бы в «единый процесс театрали­ зации». Что бы это могло значить? Исполь­ зование драмы в качестве повода для «неких самодовлеющих театральных эф­ фектов»? Что означает «двуединство» не­ полноценной «эпохи и вечной гармонии искусства»? Критик уверен, что в спектакле «Царская охота» театр «не хочет или не умеет «заклиниться» на каком-то одном, хотя бы и пронзительном мотиве». Настой­ чиво навязывает критик свою странную концепцию «эстетизированной реальности», когда ни один из создателей спектакля «не будет настаивать на какой-то основной краске». «Эта идея вошла в спектакль с достоинством,— продолжает автор,— иск­ лючающим инфантильную исповедальность, запальчивость, угловатость». Чувствуете — сколько брезгливости, раздраженности в определении иных путей воздействия на зрителя? Позиция жизненной активности, публицистичности, страстности — все окра­ шивается автором чертами неприемлемой для него «запальчивости», «угловатости», «инфантильной исповедальности». Конечно, с таким утверждением трудно согласиться, и с ним не согласуется прежде всего анализируемый В. Семеновским спек­ такль театра имени Моссовета. Ни в коей мере не следует советам критика и А. Хай- кин в своей постановке драмы Зорина. Театр предельно точен в определении конфликта, придавая ему социальную окра­ шенность в соответствии с правдой истори­ ческих фактов. Екатерина принимает реше­ ние погубить самозванку, потому что ею движет страх перед новой пугачевщиной. «Блистательный» и лживый век фелицы с его разгулом крепостничества и флёром вольтерьянства выступает в предпринимае­ мой акции во всем его коварстве при види­ мости борьбы с политической аферой и вероломством. Екатерина в исполнении Н. Надеждиной, истая немка и по нарочито подчеркнутому акценту, и по манере пове­ дения, готовая при надобности рядиться и в сарафан россиянки, и в тогу вольнолю­ бия, не оставляет у нас сомнения в главной своей приверженности — к властолюбию. Она слишком охотно принимает раболепие, слишком надменна и «богоподобна» в об­ щении с окружающими, чтобы мы хотя бы на минуту поверили в ее приступы добро­ ты, человечности, в способность быть мило­ сердной. Образ обрисован чрезвычайно жестко, с явной приверженностью к «основ­ ной краске». Елизавета у Т. Ожиговой — натура слож­ ная, мятущаяся, изломанная уродством жизни, выпавшей на ее долю. Но ей при­ сущ внутренний, неистребимый дух демо­ кратизма, обусловленный тернистым ее путем, соприкосновением с самыми разны­ ми слоями общества. Презрев политиканст­ во, она устремляется за призраком любви, отдается ей вся, без остатка, не оставляя места для расчета. И этим она дорога те­ атру. Искреннее, преобразующее ее чувст­ во служит нравственным оправданием всей ее непутевой короткой жизни. •Граф Орлов — Н. Чонишвили широк, размашист, независим. Он один позволяет себе свободно держаться в присутствии императрицы. Ни тени раболепия, угодни­ чества в его облике. И в то же время он — раб. Он однажды и бесповоротно сделал выбор между искренним чувством и дело­ вым расчетом. Его коварство, его преда­ тельство— морально оправданный для него самого образ поведения, жизненная уста­ новка: «на безнадежные дела Орловы не идут». Служение Екатерине Алексей Орлов воспринимает как своеобразно трактуемый им долг. Идет на охоту за самозванкой как на ратный подвиг, предпринимает все свои хитрые и нечистоплотные, с точки зрения общечеловеческой морали, уловки без те­ ни сомнения, угрызений совести. Но вдруг- вдруг в его зачерствелом сердце вспых­ нуло нечто, похожее на искреннее челове­ ческое чувство. Взбунтовался граф, в яро­ сти поднимает голос в защиту самозванки против самой Екатерины: «Такая женщина, государыня, не для твоего кнутобоя!». Це­ лую сумятицу чувств, смятенность души, очнувшейся было для любви и страсти, со­ страдания и нежности, раскрывает перед нами Чонишвили, прежде чем его герой окажется в кульминационной сцене в тю­ ремной камере наедине со своей жертвой. Стоит он, широко расставив ноги, большой, грузный, как монумент. Победитель, сатрап и жалкий «опричник». А у его ног вьется нежным сломленным стебельком она, его любовь и его укор, поверженная в прах Елизавета. Тоненьким тягучим голоском жалуется она Орлову на дурное обращение с ней, просит у него защиты. Страдая и стыдясь своего страдания, советует ей граф: — Расскажи им, Лизонька, все как есть. И не взорвется яростью Елизавета — Ожигова, не изойдется ненавистью, как это делает Елизавета — Терехова в спектакле театра им., Моссовета. Нет, героиня Ожиго­ вой все так же тихонько и жалобно ответит, что отступиться от своего она не мо-о-ожет, что так уж на роду ей написано — нести свой крест до конца. Удивительная по силе воздействия мизансцена! Сострадая повер