Сибирские огни, 1980, № 3

НА ПЯТИ ЭТАЖАХ И ВОКРУГ 63 Перед вами, Лариса Николаевна...—Юрлагин прошел к столу и коснулся пальцами спинки стула.—Перед вами всякий мужчина готов будет бросить себя ковром под ваши ноги. Прошу! Расселись мы, стульев на всех не хватило, и Юрий Кириллович сел в шезлонг, острые колени его оказались почти на уровне глаз. Если бы можно было, как неудавшееся место в картине, убрать сейчас из прожи­ того нами хотя бы расправу на кладбище и принятое на веру обвине­ ние Оглухова, была бы просто встреча земляков с бесконечными «а помните?», неторопливыми рассказами о себе, показом фотографий детей и внуков и не хватило бы для такой встречи целого дня. А тут сидим, каждый себе на уме, разговора затевать побаиваемся. Оглухов наклонился, локоть правой руки на краю стола, левой —на спинке стула, плечи высоко поднялись. Юрий Кириллович, не торопясь, берет из набора по одной бутылочке, свертывает с них желтые колпач­ ки-пробки, ставит в один ряд, любуется цветом содержимого. Лариса разглядывает его голову, как если бы перед ней был натурщик, а она собиралась его лепить или писать. Под холодным светом северной по­ ловины неба седина Юрия Кирилловича совсем как алюминиевая. Во­ лосы длинные, рассыпаются шалашиком на лоб; борода, отпущенная совсем недавно, кажется лишней, мешающей, зато она теперь укрывает маленький, вялый подбородочек Юрлагина и маленький рот. Верхняя- то часть лица у Юрия Кирилловича довольно приметна. Крупный нос на одной линии со лбом, как у Данте, тяжелые верхние веки, будто на­ тянутые к вискам и немного вниз (глаза поэтому смотрятся треуголь­ ничками), виски впалые, цвет лица чуть желтоватый, аскетически-бо- лезненный, под глазами мешочки дряблые. Покончивши с последней бутылочкой, Юрлагин сказал, что набор этот привезен им из Болгарии еще в мае. Оглухов раздул ноздри, пробурчал: — И что? Не с кем было выпить? Самоварчик тем временем закипел; Юрий Кириллович, подняв­ шись, приготовил для каждого по чашечке кофе. — Коньяк и сахар —по вкусу. Оглухов свою чашечку отодвинул чуть ли не на середину стола. — Мне, слышь, этого пока нельзя. Лариса свою тоже брать не торопилась. Достала из сумочки сига­ рету, закурила. Юрлагин пододвинул ближе к ней чугунную пепельни­ цу. Закурил и сам, потянулся с обгоревшей спичкой к пепельнице, ак­ куратно ее положил и теперь только ответил Оглухову: — Помнишь, у Хайяма,—сказал, задумчиво поворачивая в паль­ цах на столе свою чашечку: —«Ты лучше голодай, чем что попало есть. И лучше будь один, чем вместе с кем попало». Да, представь себе, не с кем. Хорошо это или худо —не знаю. Для меня худо, для искусства хо­ рошо, даже если оставлю я в нем самую малую малость.—Юрий Ки­ риллович убрал руку на колено, о кофе и коньяке словно забыл: тема для разговора была найдена, он ухватился за нее и стал говорить, а го­ ворить умел подолгу и, я думаю, интересно. Начал, как он сам выразился, с прописной истины о том, что та­ лант —достояние всего человечества. 'А возьмем... ну, кого? Да хотя бы однокашника заоЗерцев по училищу Степана Пичугу. Своеобразный художник. Уж если он вам напишет стекло, так звенеть будет, рыбу запах рыбий почуете. Правда, шпыняли его одно время: натуралист! А кого из нас не шпыняли!- Добрейший человек, хлебосол; возможно, единственный человек во всем Союзе художников, которого любят все. А все эти начинающие, самодеятельные, графоманы! Зайдите к нему сейчас в мастерскую: уже кто-то непременно сидит. Свои три картины Пичуга написал в жактовском доме, под лестницей, до постройки этого