Сибирские огни, 1980, № 3
НА ПЯТИ ЭТАЖАХ И ВОКРУГ___________________________________________ТТ В кабинет заглядывают служащие бухгалтерии и производственно го отдела, войти не решаются. А новость, видимо, уже облетела весь Дом. Отстраняя толпящихся в коридоре, входит Чулымов, за ним Безло- бов, Дубицкий, Кержин, Проскуряков, даже Пелагея Савельевна (ука раулила все-таки появление Оглухова) и еще, и еще. Чулымов подает- руку Потапу Остаповичу, с рыком продувает глотку. Он в замешатель стве, говорит, пробуя улыбаться: — Тебя там что, держали в законсервированном виде? Вы на него только посмотрите! А мы смотрим на Чулымова: не ляпнул бы чего. — Как та старая бульба в конце зимы,—говорит Оглухов. Кержин берет обе руки Оглухова: — Несказанно рад, Потап Остапович! Праздник у меня на душе.— На глазах у Вадима Романовича слезы, он уходит к окну, достает но совой платок. — Уж и совсем собирались в поминальник тебя записывать,— го ворит Пелагея Савельевна, боком как-то обходя Потапа Остаповича.— А ты вот он. Будто и не было пятнадцати годочков. А мы, видишь... .Оглухов оглядывает всех, садится. — Да, приглядишься, пообтерлись вы тут без меня об эти пятнад цать годов. Говорят, хотели разбудить в старом кабинетике, чтобы по думал, будто проспал всего одну ночь. Надо же! Увидал бы вас таки ми—со страху снова уснул бы. К столу подходит Безлобов. Очки на темени, лицо умно-сосредото ченное, подает руку Потапу Остаповичу, говорит: — Между прочим, я, как председатель конфликтной комиссии, хо чу тебе сказать вот что. Во-первых, считай, что двойная путевка в сана торий у тебя в кармане. Во-вторых, ты ведь можешь по всем законам претендовать на прежнюю должность. — Один думал? —спрашивает его Оглухов.—С меня хватит. Я вон к Петру Андреичу в подмастерья, малярить. — Это тебе-то в маляры! — кричит Алабата, выбрасывая руки на Оглухова. — Руки не слушаются, Игнат Палыч. И глаза не те. Уснул с одни ми, просыпаюсь —другие.—Оглухов смотрит на свои растопыренные пальцы.—Пробовал рисовать, ничего не выходит, на мелиу'к) работу не .гожусь. Хочу карандашом—так он у меня в другую сторону едет. — Вот и у меня,—жалуется Пелагея Савельевна Алабате.—А ри сунок, тобой же сказано, это ворота, которые ведущие в искусство. Так, чо ли? ' — У него-то залежались руки без дела, только и всего,—взбадри вает Алабата Потапа Остаповича,—разойдутся! Проскуряков говорит самому себе: — Дак ы... Конечно. Застой даже в общественной жизни чреват последствиями. Оглухов посмеивается: — А ты у нас все тот же «Цицерон», Мефодий Евграфыч! Юрия Кирилыча не вижу, сказать бы ему пару слов надо. И Васю.—Оглу хов находит меня взглядом: —Как он в тот раз: получил выкуп с хозяи на бумажника? — Получил! —отвечает вместо меня Дубицкий. — А чего прячешься? —спрашивает его Оглухов,—Давай хоть по здороваемся, что ли. Дубицкий подходит, глазами обшаривает лицо Оглухова, губы плотно сжаты, здоровается подчеркнуто сухо. — Получил. Двадцать. А мог бы и двадцать пять,—говорит со зна чением.
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2