Сибирские огни, 1980, № 3

НА ПЯТИ ЭТАЖАХ И ВОКРУГ 13 тронутое,—сейчас это назвали бы стрессом... Знать бы нам, что случит­ ся всего через два дня! Непостижимо! Когда Шигарев не устрашился приехать в училище сдавать экзамены, я подошел к нему в коридоре с тем, чтобы при всех абитуриентах ударить по лицу; не знаю, что удер­ жало меня! Впрочем, почему не знаю! Малодушие. Трусость. Испугался последствий. Потом на эти минуты мне долго было стыдно оглядывать­ ся, я пытался обходить их в памяти, да разве их обойдешь? Теперь вот он поехал встречать Ларису! А впрочем... Не ударил я его, может быть, еще и потому, что не мог до конца поверить, что расправу организовал он. Нет, об этом лучше не вспоминать! Вадим Романович забыл, видимо, что вспоминать ему об этом при мне доводилось уже не один раз. Он милый человек. Но если вы даже опаздываете на самолет или будете бежать на пожар, он удержит вас и не отпустит, пока не расскажет давно вами от него слышанное и не проведет по свежим изгибам своей души. Я видел, что Вадиму Ро­ мановичу надо выговориться, и смирился. Мы сели на подоконник, Кержин долго смотрел вдоль отсеков куда-то далеко, сквозь стены, ¡ис­ кал, видимо, начало для продолжения своих воспоминаний, не нашел и высказал свои прошлогодние размышления о нашей памяти. В ней, по предположению Вадима Романовича, прожитое нами постепенно выпрямляется. Как проселочная дорога. Петляет она среди деревьев, и у нее постепенно то здесь, то там изгиб срезают. Потом явится необхо­ димость пробить большак два-три поворота на десятки километров. Старый проселок травой зарастает. Правда, если искать —найдешь: трава по нему —подорожник —обязательно высыпет. Большак однооб­ разен, размечен, как линейка, телеграфными столбами. Вот и память наша: на прежние изгибы ее возвращаемся редко. (Не гак уж и редко,— подумал я в этом месте.) Далее Вадим Романович напомнил мне о дороге в окрестностях Заозерска, проходившей рядом со старой березой. Земля у березы вы­ билась, корни обнажила. И ему всегда казалось, что колеса наезжают березе на пальцы, и он так хотел, чтобы она убрала их: ведь открыли же, что и трава, и деревья ощущают боль. Кержин и Метелины приехали в Заозерск почти в одно время, ле­ том 1934 года, Метелины из Киева, Кержин из Ленинграда после двух лет, напрасно потраченных в Академии художеств: тогда в ней свиреп­ ствовал формализм чистейшей воды, учиться было нечему (страшно вспомнить, рассказывал Вадим Романович, их, первокурсников, застав­ ляли разбивать античные статуи и мостить осколками академический двор). Родом он с Алтая, из семьи старообрядцев, а похож почему-то на турка. Мать у Лорки и Алешки Метелиных нерусская, чуть ли не гречан­ ка, каштановая красавица, еще совсем молодая, пианистка, до пуска звукового кино играла у нас во время сеансов за экраном. Отец, гово­ рили, доктор наук и доцент, а похож больше на артиста. Что понесло его из Киева в Заозерский сельхозтехникум, да еще с такой оравой ре­ бят,—не знаю. Было их шестеро, все, кроме Лорки, темно-каштановые, кареглазые, в мать, красавцы писаные. А у Лорки волосы русые, чуть вьющиеся, вечно кое-как заплетенные в тяжелую косу, лицо вроде бы и некрасивое, если разбирать по частям, глаза разные. Она младше Алешки на два года, но Алешка в Киеве год проучился- в музыкальном, еще год В/театральной студии и вместе с сестрой поступил в наш девя­ тый класс (у нас была девятилетка). Уже первого сентября брат и сестра Метелины возмутили спокойст­ вие нашего класса: Алешка пошел домой с Олей Хутора некой, а ведь