Сибирские огни, 1980, № 2

у книж но й п о л к и 189 большинство из которых выглядит просто этюдами с натуры, своего рода трениро­ вочными писательскими упражнениями. «Я — поэт. Этим и интересен»,— писал Маяковский в своей автобиографии. Так вот и Лавров интересен прежде всего там, где он делится своими сокровенными думами о тайнах творчества, о секретах писатель­ ского ремесла, где он размышляет, а не созерцает. И хочется, пожелать писателю, чтобы при последующих изданиях «Лириче­ ского календаря» он еще шире открыл бы перед нами двери своей мастерской, еще щедрее дедился бы своим опытом. Благо, ему, уверен, есть что еще сказать и сво­ им читателям, и собратьям по перу. В. ШАПОШНИКОВ Михаил Черненой. При загадочных обсто­ ятельствах. Повесть и рассказ. Новосибирск, Зап.-Сиб. кн. изд., 1979. Сотрудник уголовного розыска Антон Би­ рюков предстает в новой повести все тем же добрым и твердым, трудолюбивым и удачливым человеком, но «загадочные об­ стоятельства», при которых мы с ним встре­ чаемся, иные, непохожие на ситуации преж­ них произведений мастера сибирского де­ тектива Михаила Черненка («Тайна старого колодца», «Поручается уголовному розы­ ску», «Кухтеринские бриллианты», «Ставка на проигрыш»). Отличительная черта повестей М. Чернен­ ка заключается в том, что он не замыкает­ ся в рамках традиционности жанра, не сво­ дит повествование только к /разгадыванию тайны преступления, но делает одним из идейных контрапунктов своих произведений сам тип преступника, изображает его, ис­ следует причины падения человека — и в нем самом, и в той социальной среде, ко­ торая вольно или невольно способствовала падению. Новая повесть, с точки зрения ее общего характера, изобразительных средств, ком­ позиции— обычна для писателя. Необыч­ ность ее в ином, в сознательном переме­ щении идейного центра, исследовательско­ го внимания с образа непосредственного преступника (это тип достаточно традицион­ ный и знакомый) на образ человека, кото­ рый стоит в стороне и от основной сюжет­ ной линии, и в преступлении замешан лишь косвенно. Однако сумма интонаций, дета­ лей, эпизодов в конце концов высвечива­ ет именно этого человек? — Степана Ека- шева. Перемещение интереса и внимания, иду­ щее вразрез с законами детектива, дело сложное, и тем яснее заслуга М. Черненка, что сделал он это убедительно, ненавяз-« чиво. Степан Екашев начинает нам раскрывать­ ся буквально с первой страницы повести. Это сельчанин, обычный человек, ничем не выделяющийся из своей среды, разве что каким-то особенным, доходящим до без­ жалостности отношением к себе и к своим близким, когда дело касается работы в личном хозяйстве, да странным, . почти фа­ натическим чувством бережливости, эко­ номности. «У Степана копейка меж пальцев не проскочит...» — так представляет нашего ге­ роя автор устами бабки Агаты, скорее при­ вычно декларирующей расчетливость и бе­ режливость, чем придерживающейся этих принципов в своей'жизни. Напротив, для Степана Екашева эти естественные установки стали постепенно чуть, ли не единственными в поведении, а потом и гипертрофировались, вытеснив из его души все остальное и приведя его са­ мого к полному духовному и физическо­ му краху. Степан работал сам до изнеможения и побуждал так же работать свою семью. Он ограничил свою жизнь, замкнул все свои интересы только на работе. Но работал он без радости, без сознания сверхсмысла своей работы, он не ^вдумывался, ч т о де­ лает и с к а к о й ц е л ь ю , ибо стал видеть смысл труда только в его оплате, в день­ гах. Деньги Степан копил. Фанатически. Точ­ но веками бедовавшая деревня, точно вековечный страх крестьянина за свой завт­ рашний день, точно исконная жажда кресть­ янина «выбиться в люди» вышла своим ост­ рием именно на него, на Степана Екашева. Он не увидел и не ощутил нового духов­ ного наполнения сельской жизни, он видел только материальные трудности, которые сопутствовали нашему селу в послевоенное время, и трудности эти еще больше ожес­ точили Степана в работе, еще сильнее разожгли его страх перед жизнью и страсть к накопительству. На том этапе, который отражен в повес­ ти, Степан уже не смог бы ответить: зачем он копит деньги? Он уже не знает этого, ибо не пользуется деньгами, не тратит их. Деньги управляют им, руководят челове­ ком, разрушают личность. •» Здесь к изнурительному труду добавля­ ются другие, бесчестные способы умноже­ ния богатства, пока еще мелкие, но эта брешь в морали, трещина в личности — разрастается, преображается в пробоину, и личность тонет. Степан становится способ­ ным во имя денег на все, даже на убий­ ство. «Этот Шуруп вполне может мой золотой крест у Гриньки заграбастать! Со всех ног кинулся к избушке... и обомлел — Гринька весь в крови у телеги валяется... Злоба лю­ тая глаза мне тут застила. Будто в лихорад­ ке затрясло: «Чего можно у пасечника вместо креста взять?..» Схватил с телеги флягу с медом, доволок до березничка— жила лопнула. Вернулся к избушке, новые кирзухи на Гриньке увидел. Зачем такая роскошь мертвому? Пртянул сапог — Гринь­ ка вроде рукой махнул и голову повернул набок. Не помню, как выхватил из кошелки сапожный нож, которым резал грузди... Больше Гриня уже не шевелился...» Определенная доля традиционности в об­ разе Степана Екашева, несомненно, есть, ибо тема власти денег достаточно глубоко исследована в литературе. Однако Степан /