Сибирские огни, 1980, № 2

ДВА РАССКАЗА 109 ки, афишки, поди, повешены и, конечно, в газетках... Портреты там!... Подожду, крестничек. Примчится и ко мне мой ясный сокол, не объ­ едет же родную мать. Бывалыча разревусь, размечтаюсь и так ясно услышу все, все, Вот стукнул на крылечке, вот вышел... Дура я, дура старая! 4 Когда стали причаливать к берегу и нахохленный горбатый увал загородил солнце, на пароме нервно заржала чья-то лошадь. Высокое визгливое ржанье соединяло в себе испуг и нетерпение и отзывалось во мне приливом смутной тревоги. Предчувствие недоброго вновь опах­ нуло мою душу. Приближаясь к знакомому домику, я то и дело наблю­ дал знаки запустения и заброшенности: испепелилась на солнце и обру­ шилась лестница, по которой я обычно поднимался на яр, завозня присела и зацвела мохом, на калиточке не'нашлось толстого ко­ ваного кольца, двор угрюмо притих, стал каким-то необжитым и пу­ стынным. Я стукнул калиткой, прикрывая ее за собой, и в тенечке за домиком увидел стол, а за ним, за старинной кружевной скатертью с длинными черными кистями,— мужчину в капроновой шляпе ковбойской формы и джинсах. Он наливал вино в рюмку и глядел на меня. — А, явился еси! — сказал он каким-то обиходным невыразитель­ ным голосом, будто давнишний знакомый, которому я изрядно надоел, и кивнул на стол:— Вот так, брательник: пропиваю наследство. Я озадаченно остановился, пытаясь понять, кто этот развязный не­ знакомец. Он встал из-за стола и с рюмкой в сухих белых пальцах, без­ вкусно украшенных перстнями, подошел ко мне. — Может, глотнешь? — спросил он, подняв глаза к небу, и обре­ ченно покачал головой. Я все понял: мне предлагалась горькая чаша за помин души, ста­ рая мать умерла. Передо мной стоял, сверкая нарядными праздничны­ ми пальцами, ее сын, ее гордость, е! проклятье. Не приняв рюмки с неуместно ароматным темным вином, я молча' пошел к дому. Он последовал на мной. И оттого, что он не остался, а последовал за мной со своими нарядными праздничными пальцами д праздничным вином, навязывая мне себя, свое общество перед оча­ гом, кровом, памятью покойной, перед молитвой, моей безгласной мо­ литвой вины и раскаянья, меня вдруг затопило темное чувство вражды и презрения. Я помнил его в далекой глубине прошлого, это был маль­ чик, маленький мальчик, и вот два-три мгновения нашей второй встре­ чи — и он уже мой враг. Я ненавидел его за бутафорскую шляпу. За по­ ходку. З.а манеру держать рюмку с высоко поднятым локтем, когда, ло­ коть. льстит, ждет, любуется самим собой, актерствует. За то, что этот знакомый незнакомец; всю свою жизнь играл чужие чувства, порой чи­ стые, святые, страстные, а для своих не нашел ни места, ни времени. Приехал не к матери, а к ее мертвому телу. Лишил мать сына, послед-' него сына. Темное чувство продолжало топить меня все глубже и глубже. Почему люди мешают горе с вином, пьют за помин души веселящий напиток, красное и белое, тот же, что и на свадьбах, на праздничных торжествах и юбилеях? Люди, лю^и! — Вот здесь,— сказал он красивым, скорбно значительным голо­ сом, когда я остановился в сенцах у столика, на котором стояла боль­ шая чугунная рушилка с пестиком, укутанным в марлю,—- говорят, толкла в ступе овес на блины.!.