Сибирские огни, 1980, № 2

106 ВЕНИАМИН ШАЛАГИНОВ хлопочет по дому, и оттого чувство тревоги и раскаянья мелело и от­ ступало. ‘ По настилу парома беспорядочно застучали копыта. — Но, но, не балуй! Заныла трехтонка с кладью под драным выцветшим брезентом. Озорной девичий голос: •* « Меня сватали, хвалили. Всему дому я мила. Я спустился к дощатой пристаньке, перешел паром и, пока он, по­ скрипывая тросом, плелся через воду, стоял, навалившись на борт, и глядел на другой берег. Милая, милая крестная! Одно время я бывал у нее довольно часто, особенно зимой шесть­ десят первого — тихой, не по-зимнему солнечной, удивительно снежной и суровой. Тогда я был офицером-штабистом в Новосибирске, и так как в уютном маленьком городке С., где она жила, располагалась часть, наезжал туда с инспекциями и смотрами. Поезд, которому я был верен с постоянством педанта, приходил поздно вечером. Я шел сначала на семафор с его белой от инея железной рукой и зеленым моноклем, потом тропкой в сугробах яра, потом по реке —и всякий раз даже в клящую стужу испытывал истинное наслаждение. Зимняя завороженная тиши­ на, какая бывала только в детстве, мерное баюкающее поскрипывание снега и лишь изредка паровозный гудок, теперь уже издалека, глухой, долгий, зовущий, торжественный, радостный и печальный. Было отрад- ,но от мысли, что в домике за Кан-перевозом меня всегда ждут. Я видел счастливое лицо Ненилы Андреевны, суету ее движений, но тут же по­ степенно впадал в черную меланхолию: время уже не бежит, а падает, стремительно падает в бездну будущего, оно будет всегда, как всегда будет и ненаполнимое будущее. Тут умные люди говорят определенно. Но вот, кто скажет, сколько еще дней "отпущено мне и особенно ей? В окошке между старыми крупноствольными березами в плакучих се­ ребряных начесах призывно горит лукавый и ласковый огонек. А завтра? Будет ли кому зажечь его завтра? Я поднимался по приступочкам, шатким, бело присыпанным, и без стука входил в избу. Двери тут никогда не запирали, может, потому что уже полвека хозяйка ждала сына и готова была кинуться к нему в любую минуту. Она безошибочно, узнавала мои шаги в сенцах и, когда я входил, глядела на меня с какой-то странной полуулыбкой, че­ рез плечо, искоса, гордо, чуточку с упреком и даже вызовом, а ско­ рее с радостью, которую надо потомить, чтобы затем до конца насла­ диться ею. — Чтой-то припозднился, купец,— выпевала она низким насмеш­ ливым голосом.— Али торговал худо, али кака любушка с пути сбила? Я раздевался, вешал на гвоздик шинель, пахнущую снегом, рекой, волглым сукном, обнимал ее за плечи. Она тут же гремела ключами, добывала из сундука роскошные унты в бисере, в лоскутках цветного сукна и, пока я стягивал сапоги и выпутывал ноги из портянок, стояла передо мной с унтами в руке, ждала и хмурилась. — Все форсит, все себя выставлят,—-сердито поджимала губы,— На дворе-то вон какой колотун, дышать нечем. А корысны ли твои са­ пожонки-то? Пошшупай-ка, давай, пальцы, небось, ледышки уже. Да, пошшупай, говорю, неслух! Я щупал, смеялся, надевал чудо-унты, подвязывал под коленями сыромятные вздежки.