Сибирские огни, 1980, № 2

104 ВЕНИАМИН ШАЛАГИНОВ Она стала говорить о себе в прошедшем времени: была, ждала, любила. Время остановилось. В мыслях она стала старухой, древней старухой, которая заживает чужой век. Ходила вспотычку, с батожком, щупала землю далеко впереди себя, будто ослепшая, и громко, надрывно плакала на народе, чтобы увидели и пожалели. От людей она ждала участливых слов, доброты и сострадания, богу же, в которого когда-то не верила, а потом стала верить, грозила высоко поднятым батожком. Не раз стояла на яру, косматоголовая, платок сбился на шею, разверз­ нутые руки — в небо, во мрак, к звездной пустоши, и- палка ходит в ломкой слабой руке, как выражение высшей справедливости, тоски, несчастья и недоумения. Зачем же так, боже?! Потом почтальонка при­ несла новое письмо с фронта. В пакете из рыхлого обтрепанного перга­ мента лежала газета с темным пятном снимка. На грузовике с опущен­ ными бортами — чернявый солдат в мытой-перемытой пилоточке, лицо лукавое, правая нога выкинута вперед в изящном шутовском коленце и утвердилась на одном каблуке. Солдат подмигнул обступившим его солдатам, качнулся. Крутит цигарку и, комично' поднимая локоть, го­ ворит что-то очень смешное. Кругом хохочут. «Это твой сын,— сказала почтальонка.— Твой старший сын Гоша».— «Зачем врешь, Ксюшень- ка?» — «Да я не вру, тетя Немила. Тут все написано. Он артист».— «Нет врешь, врешь. И глаза не такие, и нога... Вишь, куда ее повело». Конечно, она сразу же узнала его, но какая мать не хочет услышать хо­ рошую весть о сыне и два, и три раза. В ту ночь небо над ее головой слегка позванивало звездами и вращалось, как сказочная карусель в окатном бисере, а львы, кони, жирафы, слоны, зебры, кибитки, шара­ баны делались то голубые, то зеленые, то алые, то золотые. Гоша-ар- тист перебирался с одного седла на другое, помахивая солдатам пило- точкой, тянул на себя поводья, пел про туманы, про махорочку, соска­ кивал с седла, и тогда его обступали радуги, кидавшие свои дивные коромысла через вершину мира на все четыре стороны. Она шла в ти­ шине ночным росным ярам, без батожка, смеялась и плакала. Внизу, на меркнущей реке, поскрипывал паром, тащил через воду темный бесформенный воз и белый фонарь. Знакомый паромщик что-то кричал ей снизу, она кивала ему в ответ, снова смеялась и плакала. Наутро притопала на почту и как только заслышала на гулком тротуарчике Ксюшу-почтальонку, заторопилась к ней навстречу, развязывая на ходу платок и добывая газетку с сыном. «Ты ведь не прогонишь меня, Ксю- шенька? А? — и несмело совала ей в руки газетку.— Почитай, красави­ ца, еще раз! Хошь, в тенечек пойдем или вон туда, на скамеечку. Я по­ сижу, порадуюсь, а ты — всё, всё кряду. Каждое словечко». На другой день приходил человек с ее работы, поздравлял с письмом, с сыном и тоже читал все кряду.- За утренним чаем, когда франтоватый проводник в белом кителе, позванивая стаканами, составлял их с подноса на столик, пассажир с нижнего места улыбнулся мне загадочной улыбкой и поздравил с хо­ рошими попутчиками. — Что-то не пойму,— признался я. — Да мы тут толковали без вас...— Он перевел все еще загадочные и усмешливые глаза на новую пассажирку с девочкой,—Милейшая и красивейшая! Откройте, пожалуйста, товарищу тайну мадридского двора. — Тоже мне, тайна! Она простодушно хмыкнула и сказала, что господь бог поселил ее по соседству с той самой бабушкой Ненилой, к которой я сейчас еду. Дом против дома, через улицу.