Сибирские огни, 1980, № 2

98 ВЕНИАМИН ШАЛАГИНОВ жет: «А ну-ка, Олег Касьянович, надевайте свой лучший смокинг, и чтобы были белые георгины». Возможность такого поворота радовать меня не могла. Я уже не строил воздушных замков на тему о новом бра­ ке. Напротив, я искал предлога взять свое слово обратно. Говорят, брак подобен осажденной крепости: тот, кто внутри ее, хочет наружу, тот же, кто за ее пределами, хочет внутрь. Я выбирался из крепости, не побывав в ней. И тут же с тревогой, с каким-то смутным предчувствием думал о Маше: вся эта истррия могла убить ее. Она ждала только белые георгины. Он перешел старый тенистый парк, только что политый, с мокрыми еще листьями, раскурил трубку и остановился под кипарисами, у ска­ мейки, на которой два молодцеватых деда в джинсах и соломенных шляпах, с пылом мальчишек-гепетеушников, хлопали по шахматным ча­ сам и, беспрерывно пикируясь, переставляли фигурки. Кто-то остановился возле Олега Касьяновича. Горячее дыхание, за­ пах «Лесного ландыша». И тотчас же певучее ласковое контральто: — Приветик! Это была Капочка. Она тут же схватила его под руку и, часто топоча,.фыркая от сме­ ха, потащила в сторону моря. Уф! Насилу выудила карасика.—Остановилась, поворачивая его к себе за плечи.— Я бросила его, Олешек. Этого.—Лихо подкрутила над губой желтенький усик.—Ты знаешь, в какой я сейчас была чудес­ ной компашке. Загляденье! Читали стихи, молитвы... Да, саамо! Ты когда-нибудь пил этот потрясный напиток грузинского происхождения? Саамо! Все мужчины похорошели и помолодели, все мальчики стали мужчинами. — Прости, Капочка, я должен пойти. — Покидаешь свою манюнечку? Как жестоко! Лобзанье уст тво­ их... Фу, дальше’забыла! Она потянулась к нему на цыпочках, чмокнула в губы и, обернув­ шись на гуляющих по набережной, погрозила, покачала пальцем. — Закройте глазки! Кому я сказала?! Он взял ее руки в свои и тотчас же увидел Машу. Она шла мимо под легким зонтиком и, как только поняла, что он ее видит, переложила зонтик с одного плеча на другое и стала спускать­ ся к морю. На следующий день они обедали в «Одиссее», мрачноватом, чопор­ ном ресторане. Их столик стоял в глубине салона, у глухой стены, под зажженными бра. Время обеда только начиналось, и потому многие столики пустовали. Было очень тихо. Официанты, исполненные коро­ левского величия, двигались бесшумно, как тени, говорили полушепо­ том, оркестра не было, гардероб и привокзальная площадь за занаве­ шенными окнами не засылали сюда ни одного звука. Несколько тяже­ ловесное великолепие салона, горящие бра в полдень, тишина и пустота за столиками создавали чувство какого-то особенного, приподнятого и обязывающего покоя, располагав к медлительности, паузам, раз­ думью. Он ждал, что Маша заговорит о Капочке, о сцене, невольной свидетельницей которой она была. Но Маша говорила о море, о том. что ей непонятно, почему оно названо Черным. Ведь черным оно никог­ да не бывает. Даже придавленное ночным мраком, глухим и непрони­ цаемым, как ночная земля, о’но набирается живых чистых красок от звезд, от кораблей, от маяка, от неразличимой в потьме прорешки в небе. л ' !* *