Сибирские огни, 1980, № 1
САМОТЛОР 21 — Сама,— сдавленно выговорила Таня. — Жить надоело? Она вздохнула, неуверенно и осторожно, будто по горячему ступая, медленно пошла к трапу, даже не глянув на своих спасителей. Леха еще раз потискал матросам руки, взял про запас сигарету и размашисто зашагал вслед за Таней. Нагнал ее на берегу, пошел рядом. Сухой и желтый прибрежный песок податливо плющился под босы ми ногами, прилипал к ним, и это почему-то доставляло парню огромное удовольствие. Он щурился, гонял улыбку по крупным выразительным губам, и каждая черточка, каждая морщинка продолговатого узкого лица лучилась счастьем. С тех пор, как он спел незнакомым молодоже нам задиристую, наскоро сочиненную песенку, минул почти месяц, и все это время Танин образ был с ним, жил в нем, обрастая все новыми и новыми придуманными и подлинными деталями. Сознание, что она есть, что она — где-то рядом, доставляло Алексею подлинное наслаждение. По ночам, когда похожий на эвакогоспиталь, переполненный вестибюль гостиницы затихал и никто не лез с разговорами, не задевал, не трогал, Леха безмятежно вытягивался на раскладушке и мечтал. Ах, какими красивыми, возвышенными и желанными были мечты о любимой. Сколь ко встреч — неожиданных, удивительных, ошеломляющих — пережил он в эти ночные часы... Нет, он не ее бросился спасать сегодня. Он только что снял башма ки и, стоя спиной к реке, медленно расстегивал ворот пропотевшей, вы горевшей рубахи, когда услышал крик. Сможет ли спасти? Вырвется ли сам? — не подумал. Сознание еще только перемалывало услышанный сигнал бедствия, а руки уже врезались в свинцово-серую рифленую гладь Оби. Судьба невероятно щедро вознаградила его за риск и отчаянную борьбу со стихией, поставив в спасенные Таню. «Ах, Танечка, Танюша, не желая зла, зацепила душу, а сама ушла»,— всплыло вдруг в памяти, он улыбнулся и, слегка наклонясь к ней, спросил: — Живешь где? — Тут,— негромко и безразлично откликнулась Таня. — Тут, где пауки ткут? Таня вдруг заплакала. Почему? Не знала. Наверное, не выдержали нервы. Попыталась сдержать слезы, отчего заплакала еще безутешней и громче. —- Ну вот. Чего ты? Да перестаньте. Прошу тебя. Легонько обнял Таню, оторвал от земли и закружил, приговаривая речитативом, как детскую считалку: Таня к нам пришла из сказки, У нее намокли глазки. Сядь на солнце, не спеши, Свои глазки просуши. Усадил ее на выброшенное рекой бревно. Так обыденно, так естественно проделал он это, и голос притом был ненаигранный, пронизанный сочувствием и лаской старшего к младше му. Оттого и не смутили Таню его дружеские объятия и та приязненная бесцеремонность, с кажой он покружил и усадил ее. Протяжно и жалост но всхлипнув и пошмыгав носом, Таня вытерла рукой глаза и затихла. Леха сидел рядом. Неделю безвылазно отработал он на буровой. Час назад прилетел в Нижневартовск и, прежде чем улечься на свою раскладушку, решил опо лоснуться в Оби. Не окажись на палубе матросов, не услышь они... Зато сидит рядом, и смотрит, и разговаривает. И есть основание считать себя... Кем? Другом? Товарищем? Близким? — не ответил. Да и не искал отве-
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2