Сибирские огни, 1980, № 1

190 В. ОСОКИН назад присутствовал при разговоре М. А. Константиновского с литератором Т. И. Филипповым. «Говорят, что вы посоветовали Гоголю сжечь второй том «Мертвых душ»?» — спро­ сил Филиппов. Вначале Константиновский категорически отмежевался от такого об­ винения. Но затем, в пылу самооправда­ ния, проговорился: «Возвращая тетради, я воспротивился опубликованию некоторых из них... даже просил уничтожить». Как удалось установить, последнее сви­ дание Константиновского с Гоголем про­ изошло 4 февраля 1852 г. (после чего Го­ голь заболел и уже не оправился). Тогда-то и приказал Константиновский Гоголю сжечь рукопись. «О. Матвей,— писал далее Ф . И. Образцов,— потребовал от Гоголя отрече­ ния от Пушкина. «Отрекись от Пушкина. Он был грешник и еретик». А ведь Гоголь считал Пушкина солнцем своей жизни. Что же потребовал еще от Гоголя «духовный отец»? «Врача не обвиняют, когда он по серьезности болезни прописывает боль­ ному сильные лекарства»,— так оборвал свой разговор Константиновский с Филип­ повым. «Сильные лекарства?» Да, мы можем о них догадываться. Лечивший писателя док­ тор А. Т. Тарасенков в своей книге пишет, что Гоголь, в высшей степени деликатный в отношениях со своим «духовным отцом», в сильнейшем волнении велел ему замол­ чать. Изучаешь личность изувера Констан­ тиновского и будто слышишь, как в тот ве­ чер он угрожал писателю муками ада, ана­ фемой, если тот откажется уничтожить рукопись... Безусловно, Гоголь сначала обещал вы­ полнить это требование. Утром 5 февраля он нашел в себе силы проводить Констан­ тиновского до вокзала Николаевской же­ лезной дороги (священник возвращался в Ржев через Тверь). После этого начались те тяжелые переживания писателя, о ко­ торых он никому не говорил и которые иными современниками, да и потомками, были приняты за психическое заболевание. На самом же деле, его ночные молитвы были выражением обычного психологиче­ ского состояния верующего, попавшего в столь тягостное положение. Будучи «ду­ ховным сыном» Константиновского, он, по неписаному ритуалу православной церкви, был обязан выполнить приказания священ­ ника— сжечь рукопись-. Однако Гоголь прекрасно сознавал всю силу и величие своего создания. Наконец, он преодолел влияние Константиновского (в этом его великий нравственный подвиг!) и решил оставить рукопись «своим друзь­ ям». Однако, доведенный домогательства­ ми Константиновского до тяжелого нервно­ го приступа, он по рассеянности, нечаянно, вместо ненужных бумаг сжег беловик «Мертвых душ». Верный страж православия, Константи­ новский хорошо понимал огромную сати­ рическую силу этого произведения, обнажа­ ющего, по выражению А. В. Никитенко, «национальную трагедию» России. И «свя­ той отец» сделал все, чтобы уничтожить рукопись, и — так или иначе — добился своего... Если Матвея Константиновского следует считать прямым виновником предсмертной болезни Гоголя, то лицом, повинным в том, что до нас не дошла окончательная редак­ ция второго тома, надо признать А. П. Толстого. Гоголь умер 21 февраля 1852 г. (по ста­ рому стилю). Александр Толстой объявил, что никаких бумаг после покойного не ос­ талось. Однако через два с половиной ме­ сяца он заявил, что некоторые рукописи все же обнаружены. И предъявил опекунам Шевыреву и Капнисту четыре с половиной главы второго тома ранней, черновой ре­ дакции 1845 года. Два с половиной месяца он был полным хозяином имущества Гоголя. Кто -дал ему такое право? Что он сделал с бумагами пи­ сателя? Мы знаем, что Гоголь собствен­ ной' квартиры не имел, а жил у Толстого по его приглашению, «из милости». Толстой и воспользовался создавшимся положением: бесцеремонно рылся в бу­ магах умершего и самовольно решал их судьбу. Литературовед Е. Смирнова-Чикина на­ шла письмо этого «мецената» к сестре Софье Петровне, по мужу Апраксиной: «Я не могу покинуть это дело, этот послед­ ний долг, который я обязан отдать покой­ ному, дела, которыми я буду заниматься сегодня и еще несколько дней. Я не знаю достаточно Шевырева, чтобы доверить ему это дело без меня и оставить его одного хранителем этих бумаг, тем более, что Ъ нахожу и извлекаю мои письма и также ваши, мой дорогой друг» («Октябрь», 1959, № 4). Александр Толстой не мог не знать, что по закону должен был сразу же отдать все бумаги умершего опекунам-душеприназчи- кам. Если он «извлекал» неугодные ему письма, то с такой же легкостью мог «изъ­ ять» и рукописи. В самом деле, если Го­ голь перепутал бумаги и сжег вместо чер­ новиков беловик, то где же черновик этой самой последней редакции? А ведь ра­ зыскание его было бы равносильно обна­ ружению беловика, т. е. окончательного, завершенного Гоголем, варианта, о котором мы толкуем как о замечательном творении. Но какие у нас основания заподозрить А. Толстого в утаении, «изъятии», а может, и уничтожении рукописи? Все, что мы знаем об этом человеке, го­ ворит в данном случае не в его пользу. Будучи военным губернатором Одессы,- он был обвинен в интригах против ново­ российского генерал-губернатора графа М. С. Воронцова и отстранен от должности без права занимать государственные пос­ ты. Жил. в Москве, ожидая «случая». После смерти Гоголя всячески содействовал из­ данию его религиозных сочинений и пы­ тался изобразить писателя ревностным по­ борником православия. Получил должность обер-прокурора Синода. Закончил жизнь членом Государственного Совета.