Сибирские огни, 1980, № 1

178 АЛЕКСАНДР ПАНКОВ ответственности и верность человеческому достоинству. Называют их по-разному: «людьми долга и чести», «максималистами», «настоящими людьми», «людьми непокоя», «героями с идеалом», наконец, просто — Граждане. Они на берегу добра и правды, хотя берег этот отнюдь не твердокамен. Они учат нас действовать не за страх, а за совесть, све­ ряя личные поступки с логикой истории, с разумной целесообразностью, реальным гуманизмом, трудовой народной моралью. В них видится воплощение деятельной по­ зиции и созидательной человечности, про­ являемых в малом и великом, во всем диапазоне социально-нравственных отноше­ ний. Вопрос о «положительном герое» сохра­ няет злободневность для нашей прозы и критики. Спорят о том, каким быть этому герою, в какой сфере жизни его искать, применимы ли к нему привычные приемы типизации, обязательно ли его присутствие во всяком сюжете. Причину споров понять нетрудно. Создать образ «настоящего человека», отыскать ос­ нову для этого образа в круговороте совре«- менности, наделив его живой притягательно­ стью и реалистической убедительностью,— задача недюжинная. Специалисты по эти­ ке знают, что гораздо легче доказать нару- шение нравственной максимы, нежели ее реализацию. Ведь социально-нрав|!твенные нормы заданы преимущественно в виде запретов и негативных установок. Кроме того, нормы предполагают однотипность деяний, а жизнь неисчерпаема. Родоначальники советской литературы неоднократно задумывались о способах изображения «положительных» героев. До­ статочно напомнить опыт Д. Фурманова, ре­ шавшего, можно ли и Кужно ли рисовать народного героя Чапаева, не отступая от житейской правды — «с требухой». В современной прозе мы видим, что писателям снова и снова приходится раз­ мышлять о сходном — «с требухой» или «без требухи» изображать своих героев, как совместить потребность в идеальном с правдой земных фактов. Ситуации текущего, прозаического быта таковы, что противоположности сторон, сты­ ки «старого» и «нового» не выступают на свет столь рельефно, не осознаются столь резко, как в эпоху социальных бурь. Да и опыт истории совместно с опытом литера­ туры свидетельствует: в горниле револю­ ций и войн силы добра и зла, созидания и разрушения схлестываются так плотно и подчас неожиданно, непредсказуемо, что потребна огромная художническая прони­ цательность, чтобы осмыслить, объяснить, оценить правду истории и правду индиви­ дуальных событий. И соотнести то и другое. Когда ныне, через шестьдесят лет, лите­ ратура вновь обращается к эпохе револю­ ции, писатели с особым тщанием вгляды­ ваются именно в то, как социальный перелом отражался в человеческой душе, как личность, в свою очередь, переживает свою сопричастность классу, народу, исто­ рии и участвует в общем бытии. Этот мотив виден (разумеется, в разной степени и при разном уровне литературных достоинств) в романах Г. Маркова, С. Сартакова, С. За­ лыгина, А. Нурпеисова, П. Проскурина, И. Авижюса, М. Алексеева, А. Ананьева... И не на этой ли почве выросло стройное здание «Комиссии» С. Залыгина? Герои современной прозы, удачно наде­ ленные чертами идеала и нравственной состоятельности, не иллюстрируют их, не популяризируют общих мест и не реклами­ руют, словно манекены, броских нарядов очевидной добродетели. Напротив, добро­ детель всегда сложно обусловлена и до­ стается нелегко. Значимость героя и отно­ шение к нему выражаются через сцепление многих обстоятельств, через состав сюжет­ ной ситуации. И это истинно реалистический подход к проблеме героя и героизма, ибо позитивная человеческая активность|может быть доказана лишь ценой противоборства существенным препятствиям. Существует привычка искать героизм преимущественно в фактах одоления «труд­ ностей». Но достаточно ли полнозначна категория «трудности» для того, чтобы найти в действительности истинно героиче­ ский характер? Стремление строить образы героев исключительно на ситуациях одоления «трудностей» сплошь и рядом оборачи­ вается нарочитостью экстраординарных со­ бытий. Тут героика вольно или невольно сводится к случаю, стоящему как бы над повседневным опытом, да и над реальной сущностью самих «трудностей» также. Особенно если трудности эти коренятся не в подвохе природной стихии или злокоз­ ненности супротивника, а в логике челове­ ческих взаимоотношений. Выбирая между героем на час и героем на всю жизнь, общественное сознание все заметнее отдает предпочтение второму, не забывая, разумеется, что иной час в судьбе человеческор и в судьбе народной равен году, веку, жизни. Почему ныне убедительные образы ге­ роев приходят чаще всего из прозы «воен­ ной»? Война — средоточие событий исклю­ чительных, обстоятельств роковых, подвигов незабываемых. Выше всего поднимает ли­ тература факты, где подвиг дела и подвиг духа неразрывен. Даже если человек не добьется практической цели, как это слу­ чилось с лейтенантом Ивановским в траги­ ческой повести В. Быкова «Дожить до рас­ света», даже тогда он останется для читателя воплощением стойкости, долга, решимости. Писатель нарочито бросил здесь вызов идее формального прагматиз­ ма, развел намерение и результат, чтобы усилить и укрепить впечатление о героич- ности характера. По природе своей военный материал поощряет писателей к тому, чтобы перед лицом одинаковых событий ставить людей противоположного нравственного типа. При равных предпосылках они ступают на раз­ ные тропы — мужества и страха, подвига и предательства. Правда, слова «нравствен­ ный тип» тут не очень уместны. Военная проза второй своей «волной» докатилась