Сибирские огни, 1980, № 1

176 АЛЕКСАНДР ПАНКОВ В столкновении «мещан» и «антимещан», простых порядочных людей, потребитель­ ская психология была представлена В. Ро­ зовым (а вслед за ним и многими другими) в обнаженном и концентрированном виде. Размежевание сторон рказалось долговеч­ ным. Если перешагнуть через немалые го­ ды к «городским повестям» Ю. Трифонова, которые в конечном счете подвели черту под традиционными образами «мещан», то в первой из повестей («Обмен») ситуация по многим приметам схожа с ситуацией пьесы В. Розова. Есть здесь и слабоволь­ ный научный работник, и напористая его супруга. И в упрек их благополучию поставлено революционное прошлое родителей. С каждой новой повестью у Ю. Трифоно­ ва раздвигался и усложнялся круг обстоя­ тельств, управляющих бытом героев. Отста­ ивать нравственность становилось труднее, ибо рубка мебели уже не сулила легких побед. Одновременно исчезал и моралисти­ ческий крен в позиции автора. А морализм давал о себе знать, когда писатель, виня потребительство, словно бы упускал из ви­ ду: людям в жизни приходится ежедневно, естественным порядком, заниматься и поис­ ком квартир, и доставанием мебели, и устройством быта. И это не делается само собой... Тут интересен не столько человек, сколько обычай. Желание навязать герою вину и ошибки, проистекающие от самодовлеющей погони за ширпотребом, нередко толкало беллет­ ристов на риторические ухищрения. Прозоров, герой повести Л. Беляевой «Семь лет не в счет», уехал на север, что­ бы обеспечить семью и купить кооператив­ ную квартиру. Он вернулся в Москву сов­ сем другим человеком, был вынужден за­ ново осваиваться в собственной семье, об­ заводиться знакомыми, устраиваться и так далее. Возврат героя в Москву Л. Бе­ ляева обставила картинами бессмысленной й унизительной суеты, ставящей под сомне­ ние предыдущую жизнь Прозорова. Но ведь не учтена толком естественная жажда Прозорова быстро решить свои житейские проблемы, сидя в Москве, в тесном доме, у родителей жены. Чтобы усугубить поло­ жение, автор приводит версию о сахалин­ ской любви героя. Любви, которая знаме­ нует истинный и утерянный смысл жизни. Версия эта лишь подчеркивает морализл^ и брезгливость авторской позиции, идущей в разрез со здравым смыслом. Отстаивая антипотребительский пафос, литература отдала предпочтение ситуации морального краха. Изображался процесс постепенной порчи — можно сказать и «омещанивания» — человека под влиянием ложных интересов. Погоня за счастьем, низведенным до стяжания и приобретатель­ ства, оборачивалась разрушением личности, разрывом ее духовных связей с окружаю­ щими людьми. То есть — утратой счастья. Варианты этой темы представлены в повес­ тях Е. Гущина «По сходной цене»; С. Кру- тилина «Пустошель» и др. Категория «мещанство» художественно оправдывает себя, пока краеугольным кам­ нем конфликта остается забота о вещах и уюте. Вопрос ставится так: вещи — цель или средство? Ответ в общем и целом давно известен. Однако щекотливым остается еще и вопрос о границе, отделяющей ес­ тественную человеческую занятость собой и естественную динамику потребления (удо­ влетворение которой сплошь и рядом не перестает быть ' реальной проблемой) от жадного стяжательства, тупого корыстолю­ бия, безудержного паразитизма. Моралис- тична иллюзия, будто можно избавить со­ временного человека от личных мотивов и собственных благоустроительных целей. Бо­ лее того: поставленные в искусственные рамки, эти цели вновь являются на свет, только в превращенной форме, которая за­ частую лишь усугубляет недостатки формы естественной. Категория «мещанство» не оправдывает себя, когда под нее стремятся подвести все содержание борьбы социального добра и зла, а равно добра и зла нравственного. Объяснение этой борьбы только как тяжбы мещанства и антимещанства (чем увлекал­ ся, например, В. Липатов) означает, что со­ циальность конфликта ограничивается в пользу этико-психологической оценки. Пра­ вота и вина героев выступает не результа­ том перехлеста различных факторов — объ­ ективных и субъективных, а итогом исклю­ чительной злонамеренности и пошлости данйого'человека. Случай, легкий для нрав­ ственного суда, но не самый плодотворный для литературы. Сошлюсь в этой связи на наблюдение А. Бочарова: «...Внимание ко всему комп­ лексу причин — одна из примет того ново­ го, которое обозначилось в художествен­ ных глубинах современной прозы, уловив­ шей реальные изменения в общественной жизни, общественном самосознании». Советская литература, предъявляя геро­ ям высокие требования личной ответствен­ ности, воссоздает противоборство добра и зла через контраст л и н и й п о в е д е н и я . Вспомним «Жестокость» П. Нилина (Малы­ ш ев— Узелков), «Русский лес» Л. Леонова (Вихров — Грацианский), «Иду на грозу» Д. Гранина (Крылов — Тулин), «Три мешка сорной пшеницыв^В. Тендрякова (Боже- умов — Кистирев). Сюда же можно отнести героев К. Симонова (Серпилин — Львов), Ю. Бондарева (Меженин — Никитин), В. Бы­ кова (Сотникоз — Рыбак), Г. Бакланова (Анд­ ре й— Виктор), В. Белова (Смолин — Козон­ ков), Г. Семенова (Бугорков — Тюхтин)... Жи­ вые примеры подсказывают невозможность свести опыт прозы только к моральной кри­ тике «мещанства», сколь бы широко эта ка­ тегория ни определялась. Литература убеж­ дает/ всесторонним постижением нравов. Потому логичен отказ Ю. Трифонова от оценки его героев исключительно как «ме­ щан». Проблема Ецо и его социального бы­ тования предстает сегодня в полной глуби­ не, предполагает вдумчивый анализ внешних и внутренних пружин всякогр столкновения. Для писателя важна не отвлеченная мора­ листическая критика индивидуалиста и ин