Сибирские огни, 1980, № 1

тер й межличностные отношения. Смене «старого» «новым» утратила очевидность, однозначность, односторонность. Для реализации именно такое состояние мира является исходным, именно оно — основа реалистических сюжетных ситуаций. Сегодня конфликт, в котором «среда» показана царством предусмотренной гар­ монии, не может рассчитывать на глубокое созвучие читательской души. Читатель тя­ нется к правде и недоверчив к благодушной дидактике. Бесконфликтность же, убаюки­ вая, подразумевала установку исключитель­ но дидактическую. Отказавшись от нее, литература в лице своих лучших предста­ вителей ступила навстречу новым идейно­ художественным проблемам, определив­ шим— в общем и целом — последующие ее шаги. Суммируя их и памятуя о непре­ рывном движении, преемственном в живых традициях, мы можем здесь говорить о рождении внутри литературного процесса современной литературной ситуации. Еще В. Белинский писал: «Искусство поэ­ та должно состоять в том, чтобы развить на деле задачу: как данный характер дол­ жен образоваться при обстоятельствах, ко­ торые поставит ему судьба». Реальную кри­ тику всегда особо занимало то, каковы условия, сопутствующие действию персо­ нажей, как влияют они на суть поступков, насколько верна картина правде нравов и быта. Обстоятельства, которые на новом этапе поставила наша литература герою-эгоисту, претерпели немалые изменения. Но сам ге­ рой не исчез. Да он и не мог исчезнуть. Ибо проблема эгоизма и его нравственной оцен­ к и— из числа непреходящих в этике и ли­ тературе. В течение всей своей истории художественная мысль кружит вокруг про­ тиворечия между естественной склонностью отдельного лица (к удовольствию, личному благу, потреблению и т. п.) и социальными установлениями, предполагающими уваже­ ние к достоинству другого человека и необходимость общей пользы, общего блага. Тема эгоизма всепроницаема, и мы убеж­ даемся в этом по книгам не только мораль­ но-бытового плана, но и по книгам о вой­ не, книгам о производстве. Ведь один из наиболее устойчивых и специальных кон­ фликтов нашей литературы («новатор — консерватор») до недавнего времени имел однозначную нравственную трактовку:, нова­ тор— человек активной позиции, предста­ витель общего интереса и поступков «для всех». Консерватор — рутинер и скрытый себялюбец, думающий о карьере, выгоде, покое. Метаморфоза этого конфликта ознамено­ вала на рубеже 50-х годов эволюцию лите­ ратурной мысли. Тема «новаторства» — от­ голосок разносторонней и драматичной Те­ мы «старого» и «нового». И здесь можно согласиться с В. Шапошниковым, который рассматривает эту коллизию как модифика­ цию конфликта «века нынешнего и века ми­ нувшего». Только хотелось бы внести со своей стороны одно уточнение. Конфликт «новатор — консерватор» возник отнюдь не СУДЬБА КОНФЛИКТА______________ _ 173 механически, не только как результат сте­ реотипности мышления наших авторов, в чем столь горячо пытается убедить нас В. Шапошников. Спору нет, «новатор» и «консерватор», как типы, наиболее прочно обосновались в послевоенном производственном романе. И производственному роману досталась позднее* изрядная дОза критики. Однако конфликт «новатор — консерватор» против нее устоял, потому что он имел все-таки под собой реальную основу. Вот почему, хотя на персонажах до времени и остались прежний буквы, их смысл в прозе лреобра- зил£я. Центр тяжести перешел на пробле­ мы с т и л е й р у к о в о д с т в а . Начало бы­ ло положено очерками В. Овечкина. Очерки В. Овечкина... От них веяло дыха­ нием жизни, озабоченностью гражданина. Их главные герои— Борзов и Мартынов — превратились в фигуры нарицательные. Секрет еще в том, что В. Овечкин писал не беллетристику, а публицистику, выходил ив прямой и принципиальный разговор о ре­ альной злобе дня. Его герои, не утратив черт «новаторства» и «консерватизма», бы­ ли свободны от плакатной статики. Пере­ строились и сами понятия «старины» и «но­ визны», изменилась их соотнесенность с жизнью, поскольку вина Борзова состояла вовсе не в приверженности к пережиткам «проклятого прошлого» и не в зловредном нежелании исполнять директивы. # После В. Овечкина обновленные образы руководителей замелькали параллельно и в книгах «о производстве», и в книгах «о деревне». С одной стороны, например, «Ис­ катели» Д. Гранина, затем «Битва в пути» Г. Николаевой. С другой, «Войди в каждый дом» Е. Мальцева, «Память земли» В. Ф о ­ менко, «В стране синеокой» Н. Шундика, «Пряслины» Ф . Абрамова. На разной житейской фактуре воспроиз­ водились коллизии и проблемы, сходные с социальной точки зрения. Разве не из одно­ го теста вылеплены, скажем, Валыан у Г. Николаевой и Подрезов у Ф . Абрамов^, разве не одному времени они принадле­ жат? Говорю к тому, что мы, рассуждая о те ­ мах в литературе, до сих пор делили их в зависимости от того, к какому жизненному первоисточнику обращается писатель. В ранг произведений «производственных» автоматически зачислялись все романы и повести, где м е с т о действия — завод, где герои по профессии — рабочие, инженеры, директора. Точно так же поступали и с кни­ гами о деревне, о войне. В результате во­ зникали не лишенные курьезов споры: по какому ведомству прописать книгу данного писателя, к примеру, «Сладкую женщину» И. Велембовской? Кажется, нынче доказано: хорошие книги не пишутся на одну-единственную тему. Но надобно пойти дальше, добавить: устойчи­ вая «тема» выделяется в литературе, «вы­ падает в осадок» не только и не столько из-за принадлежности к некоей житейской зоне, сколько из-за кристаллизации кон­ фликтных ситуаций определенного типа. Даже так: тип, форма конфликтной ситуа