Сибирские огни, 1980, № 1

116 НИКОЛАИ КОЛМОГОРОВ в кривую дверь и, как в каменоломню, с порога в низкий сумрак захожу. Меня товарищ мой по-братски обнимает. Он прям, как звездочет, и головою почти скребет убогий потолок. № ржавой печке дребезжит, вскипая, чайник и крупным потом от жарьг покрылся, и мы за стопсадимся не спеша. * * * * Проснешься утром... Что откуда, спросонок сразу не поймешь. Стоит холодная посуда, и по стопу струится нож. Надолго пологом нездешним завесил иней полстекла. Ни о каком событье внешнем I еще и речь не потекла. И мысли первые случайны, и слышен дальней вьюги звук... В углу на ниточке молчанья озябший леяится паук. * * * Дневник души — поэзия живая! Однажды в детстве в час, когда метель вошла во двор, все белым застилая, и в трех шагах не стало видно ель... И ринулись гурьбою к окнам дети, и в комнатах вдруг сделалось темно, и я еще не знал, что все на свете давным-давно до нас предрешено... Предчувствием какой-то вечной силы, неведомой для детского ума, на возгласе уста перехватило!.. Поэзия явилась, как зима. В толпе ребят хотелось мне заплакать от чистоты, нахлынувшей в глаза, от новизны, от мысли, что поплавать на затвердевшем озере нельзя... А снег валил, но реже, реже, реже, и, наконец, он в вечер перешел. Разъяснилось! Сверкая, воздух свежий морозным новолунием взошел. Куда ни глянь — повсюду обновленье, и совершился тот переворот, когда деревья — это не деревья, а целый мир фигур под небосвод! И сросток звезд в непостижимой тверди — есть центр вселенной нашей навсегда! И трепет слов о жизни и о смерти, в сознаньи шелестящий иногда.... ♦