Сибирские огни № 11 - 1979

У этой часовни из серого камня О давнем и вечном расскажут века мне. «Даже если я описываю простой булыж­ ник, он обязательно должен быть одушев­ ленным. Для меня нет предмета без ду­ ши»,— это высказывание Михаила Светло­ ва сразу приходит на ум, когда читаешь многие стихи цикла «Город моей юности». И в самом деле. «Камни красноярских мостовых» напоминают герою К. Лисовско­ го о революционных событиях «пятого героического года», о «бурях восемнадца­ того года», а «стена сборочного цеха», «вся — в шрамах и ранах, заживших едва ли», вызывает в сознании картину воору­ женного восстания, когда здесь, защищая Красноярскую республику, восемьсот рабо­ чих во главе с большевиками выдерживали осаду колчаковской карательной экспеди­ ции с 28 декабря 1905 г. по 3 января 1906 г. (стихи «Вечное дыхание», «Стена сбороч­ ного цеха»). Картины и образы прошлого, как прави­ ло, сопоставляются, сравниваются с совре­ менностью. Героизм, мужество, самоот­ верженность бойцов революции, словно эстафета, передаются новым поколениям советских людей. Так, в стихотворении «Бессмертие» подвиг комсомолки Зины Гу- щик, расстрелянной колчаковцами в 1919 году, художественно осмыслен как. пред­ восхищение подвига Зои Космодемьянской. Революционно-гражданский пафос, вла­ деющий поэтом, диктует ему публицистиче­ скую заостренность тематических решений, но, к сожалению, кое-где искомая и необ­ ходимая публицистичность оборачивается лозунговостью и плакатностью, «лобовы­ ми» рифмовками строк, звучащих, в об- щем-то, прозаически. Однако в целом, как верно отмечает в своей «Книге о поэтах» А. Никульков, «красноярский цикл К. Лисовского имеет принципиальное значение. В русской поэ­ зии множество стихов посвящено родным местам, но в огромном большинстве — это стихи о деревне. Кольцов не воспел Воронежа, а Есенин — Рязани. Пожалуй, лишь столицы — Москва и Пет^рбург-Ле- нинград — были воспеты. Ведь нельзя же назвать воспеванием Тамбова лермонтов­ скую «Казначейшу»... Только в эпоху социа­ листической реконструкции стала выкри­ сталлизовываться любовь к родному го­ роду, к центру индустрии и культуры, хранителю истории, организатору новой жизни. Любовь к родине, выраженная не через восприятие родных полей и березок или столицы, а через образ рядового го­ рода с его конкретными проспектами и заводами,— вот собственное слово Лисов­ ского в этой теме». Если стихотворная повесть «Русский че­ ловек Бегичев» зиждется на достоверном историко-документальном материале, худо­ жественно' претворенном, то поэма «Бе­ жал бродяга с Сахалина» (1955) более «сфантазирована», что ли, автором, в ней немало художественного домысла, идуще­ го от богатого авторского воображения и навеянного русским песенным фольклором. Все это, как, впрочем, и любого рода ус­ ловности, столь приемлемые и даже необ­ ходимые в искусстве вообще, вовсе не оз­ начает, что поэма лишена жизненно реа­ листической и — главное — исторической основы, а, наоборот, подчеркивает умение поэта создать характеры и обстоятельст­ ва типические. Сразу же, сознательно, с первых строф поэмы автор отталкивается от известной народной песни: Осенней ночью длинной-длинной Таежной дальней стороной Бежал бродяга с Сахалина Звериной, узкою тропой. Как он ушел от горной стражи, Как по чащобам он плутал, Теперь об этом не расскажут Ни шум тайги, ни пенный вал. Поэт же, естественно,— рассказывает. И рассказывает, бережно соблюдая строй и лад, интонации и ритмы народных песен и преданий о бедолагах-ссыльных, о прав- долюбцах-борцах за свободу и счастье че­ ловеческое. Разумеется, сюжет лиро-эпи­ ческой поэмы сложнее, чем фольклорные песни-баллады на ту же тему. К. Лисовский уже в начале поэмы дает вполне определенную, четкую социальную характеристику своего героя, объясняет политические (хотя героем не до конца осознанные, во многом стихийные) мотивы его поступков и «простуНков»: Не за убийство сиротины, Не за разбой —..за мир честной Он повстречался с Сахалином, С его проклятою тюрьмой. За то, что свой кусок землицы Отдать помещику не мог И отомстил за всех сторицей: Усадьбу барскую поджег. Не только извечное и естественное че­ ловеческое стремление к свободе духа и тела побуждает узника бежать с каторги, хотя «нет в мире ничего дороже, чем сча­ стье волю обрести». Чувство родины, тос­ ка по родине движут всеми его помыслами и чаяниями («Пускай ползком, а все же... Все же на запад будет он идти»,— здесь, празда, неудачно уж очень близкое сосед­ ство слов «ползком — идти», но мысль, в общем-то, ясна). И хоть «небо синее Рязани всегда он ви­ дел над собой», прочно осел бродяга все- таки в Сибири. Неожиданная встреча в тайге с друже­ любно настроенным тунгусом, «гостепри­ имство северян», краса и богатства земли сибирской, наконец, спасение от нечисто­ плотных домогательств купца-обиралы эвен­ кийской девушки, ставшей женой Ивана Непомнящего, заставили его остаться в стойбище эвенков. Еще блуждая по тайге, герой начал с помощью одного только ножа строить «ко­ рою крытый балаган», «чтобы в труде за­ былось горе, утихла боль душевных ран». Вот эта-то святая жажда исконного кре­ стьянского труда нравственно, духовно воз