Сибирские огни № 10 - 1979

— Что потом, да потом еще долго. И весна прошла, и лето, и зима кончилась, день начал прибывать. Потом суп с котом. Словами не вы­ скажешь... * Она запела тихо и тут же оборвала песню, а Улыбин почувствовал, что глазам его стало горячо. И не подруга никакая была, просто баба, даже старше ее. А может, и моложе, впотьмах она не разглядела, из другого поселка. Сначала ба­ бы начали подсмеиваться. Она —ноль внимания. Завидуют. Бабы любят позавидовать. Он, кобель поганый, щекой трется, песни слушает. Как она ему могла не верить? Раз, говорит,—в дальний рейс посылают, на двое суток. Ох, Витень­ ка! На грудь ему упала. Еще не уехал, скучать начала. Ну ничего не по­ пишешь, дело шоферское. С лесосеки на летучке в первый вечер домой поехала. А на второй вечер подвернулся Гришка, Витькин приятель, да­ вай, говорит, подброшу, всё не в кузове трястись. Села. В дороге у него курево кончилось. Свернем, говорит, в соседний поселок. Он как раз на половине от них был, только в сторону три километра. Там, говорит, си­ гареты, таких у нас нет. Ну а что? Дорога накатана, три километра не крюк. Поехали. Вот он и поселок. До магазина не доехали, глянула — лесовоз моего стоит. Не груженый. Так что-то в душе и оборвалось. Еще знать ничего не знаю, а воздуха уж нет. Рукой Гришку по плечу, остано­ ви,, лихотит что-то. Он на меня глаза выпучил, тормознул. Я с сиденья, как с горки, съехала. Но стою, не падаю. На лесовоз смотрю, я его из тысячи в темноте узнала бы. Да и было темно. Гриша постоял, постоял, торопить начал. Что, говорит, укачало? Залазь, окошко открою, отой­ дешь. Я стою, как столб. Он ко мне перевесился. Узнал, видно, Витькин лесовоз. Ладно, говорит, без меня разберетесь,—и по газам. И ведь как только он сказал, я все поняла, а так дура дурой стояла, только чтобы не упасть думала. А тут он меня будто толкнул. Через палисад лезу к окну, а калитка рядом. Как-то перевалилась, упала. Полны рукава сне­ гу, полны валенки. Ничего не чувствую. Это я уж потом поняла, когда замерзать начала. А тут вскочила и бегом к окошку. А что было торо­ питься? Торопиться было некуда. В переплет как садану кулаком, ве­ ришь—нет, переплет переломился. Стекла зазвенели, а мне кажется, у меня в голове колокольчики-бубенчики звенят. Звенят-то звенят, а как дверь заскрипела —слышу. Вышла эта самая зазноба, дрожит, то ли от холоду, то ли от страху. Стали друг против друга и молчим. Так ниче ни она мне, ни я ей и не сказали. Из палисада я уж через калитку вышла, постояла, думаю,— выйдет же мой паскудник. Не вышел. Робкого де­ сятка оказался. А я пошла куда глаза глядят. Всю он меня опустошил. Как на дорогу вышла, не знаю. Иду, чувствую руки в запястьях начали мерзнуть. Вроде больно и вроде не больно. Больно даже лучше. Легче вроде. Кто-то мне как будто шепчет: вытряхни снег-то, руки поморрзишь, отпадут, за милостыней нечего будет протягивать. А пусть, говорю, уж вслух начала говорить. Все равно где-нибудь упаду, замерзну. И лучше бы, если бы упала. Хотела, но никак не могла. Найдут скрюченную, нач­ нут оттаивать, разгибать. Идти, правда, тридцать километров,- без ма­ лого, не ближний свет. Думаю, так и так свалюсь, а сама падать не бу­ ду. Шагаю, даже согреваться начала. И вдруг как током меня ударило. Оглянулась, шагов за двадцать, а может и ближе —волчок. Я по обочи­ не иду, а он чуть-чуть по кювету. Вот, думаю, и счастье мое. Так прямо и говорю себе: «Это, Нюрка, твое счастье». Приостановилась. Волчок на­ метом шел, а тут вроде на шаг перешел и прилегает мордой к снегу. Гла­ за светятся, а морда добрая такая... Я говорю, съешь меня, волчок, съешь, чтобы ничего от меня не осталось. Глаза рукой закрыла. Страху нет, а чувствую, слезы по лицу бегут. Подождала, отвела руку. Лежит,