Сибирские огни № 10 - 1979

Он улыбнулся ей и в тот же момент заметил, что она падает. Нет, он никогда бы не решился ловить такую крупную тетю, но тогда это было движением инстинкта. Он подбежал, подставил руки, и одна ла­ донь его скользнула по бедру... Они оказались на его самодельной тахте... Улыбин потянулся, поводил плечами, чувствуя силу в отдохнувшем теле. Улыбин был молод и особенно осознавал это сейчас. Ему, конечно, давно уже не двадцать, но у него красивое, крепкое тело, упругие ноги. Так что нет ничего удивительного, что их падение на тахту (скорее всего, они на нее упали: он хоть и крепкий парень, но не богатырь, чтобы пе­ реносить такие тяжести) кончилось именно так. И он ей за это благо­ дарен. И если бы не ее неожиданная исповедь, было бы вообще прекрас­ но. Но у баб вечно так. Они накручивают бог знает что там, где нечего накручивать. Несколько раз она принималась плакать, а он успокаивал ее и гладил. И надо признаться, что рассказ ее иногда трогал, хотя в нем, как казалось Улыбину, было много выдумки. Выдумка была не в том случае, который произошел с ней —это, видимо, так и было,—а в том, цакой была она сама и как любила своего мужа («мужика»„ как она его называла), шофера лесовоза в каком-то там леспромхозе.\Это был такой леспромхоз, где баб-то пальцем посчитать, а мужиками хоть дорогу га­ ти. Звали ее любимого мужика как Улыбина —Витей. Пить не пил ее Витька, а пожрать любил, очень даже любил. И уж она его кормила, вари'Гь ее матушка с детства приохотила. Наготовит ему всего: и мяса, и пирогов, и щей. Особенно Витька курник любил. Со­ оруди, говорит, Нюся, курник побольше, чтобы поужинать и утром с собой в дорогу взять. Она и рада, до полночи будет пластаться, два сде­ лает. Укутает на ночь сковородку, чтобы он утром теплый с собой взял. А что она больше могла? Тут Аннушка первый раз заплакала. Улыбин почувствовал к ней жалость. А она успокоилась и стала уже не шепотом, а вполголоса, без всякого выражения бубнить, чтобы выговориться. Так было, когда она дома сидела, не работала. Он слышать про работу не хо­ тел. Денег приносил домой много. Им хватало. Ни детей, никого, вдвоем. Сиди, говорит, вари щи. Ну вот, варила. Возни по дому много. Всегда дела найдутся. А он целый день в рейсе, а то и сутки или несколько дней. Как подумает о нем, так все дела побоку. Страхи всякие в голову ле­ зут. Так она его любила. Сидит, не может пошевелиться —и в горле комок. Сидит, как чурка с глазами. Иной раз такое придет, но рев­ ность—никогда. Разве могла она подумать про него? Придет он, так она внутри вся исплачется от радости, только слезы не текут. Он этого тер­ петь не мог. Посереет лицом, желваками задвигает, цыц, скажет, баба. А так никогда грубого слова не услышишь. Ну уж и она к нему бегом, бегом, Витенька, Витенька. Голову ему помоет, руки отпарит. Он много не говорил, но приласкать умел. Много ли бабе надо. Тут Аннущка не заплакала, а так застонала, что Улыбин испугался, погладил ее: «Ты чего? Что было, то прошло». » Разве прошло? Никогда не пройдет. Один раз как-то обошлась с ним хорошо, или в настроении он был, только заикнулась она ему про работу (и раньше уж не раз просилась), он говорит: иди сучкорубом. На лесо­ секу и с лесосеки буду тебя возить, и днем иногда, может, будем видеть­ ся. А ей больше и не надо. Утром голова у него на плече лежит, пока едут, и вечером. А все также и готовила, и стирала, и все. Целый день то­ пором, поясницу заломит и руки гудят, а как с ним в кабину сядет, вро­ де бы и не работала. И песню ему по дороге споет, он любил как она пела. — А что потом-то? —спросил Улыбин. Он хотел спать, и рука у него под шеей Аннушки затекла.