Сибирские огни № 10 - 1979

на хорошей женщине, дак нельзя сразу. Погодить надо. Да и как ее на расстоянии определишь, хорошая она, аль нет... Ты вот меня послушай, я нынче ночь не спала, про своего дурака и про тебя думала. И вот'что я надумала, вези-ка ты ребятишек к бабке. Соня говорила, что свекровка жива. Так вот, вези ты их пока в деревню. А сам оглядись, отойди ма­ ленько, а то ты сейчас деревянный и своей тоской детей поломаешь. А там бабулька... Бабульки внучат любят. — Да,—устало сказал Соловьев,—видно, так. Эта мысль мелькала у него и раньше, но он отбрасывал ее. С ма­ терью жила младшая сестра Нюра. Она писала, что мать еще крепкая, но помощница по дому плохая, почти ничего не видит, старческая ката­ ракта. Операцию мать делать боится. И сколько хлопот —надо ее вез­ ти в область, у них в районе такого специалиста нет. В области ни род­ ных, ни знакомых, значит, надо ехать сестре, а сестра на работе и трое малых у нее. Так что внучат у бабульки хватает, да и сама мать теперь вроде ляльки. Везти в деревню детей, это везти не к бабульке, а к сест­ ре. Но делать было нечего, и Соловьев решился. / Возвращаясь от матери поездом, Соловьев сразу понял, что совер­ шил глупость. Он не боялся, что его детей кто-нибудь обидит, он знал сестру, знал зятя, молчаливого, стеснительного и доброго мужика-рабо- тягу. Знал, что бабка, как квочка, прикроет Мишку с Юлькой от любой беды, но той тоски, которая на него навалилась, едва тронулся поезд, он бы не пожелал и злейшему врагу. Соловьев представлял, как откроет ключом пустую квартиру, где каждый предмет будет напоминать, что Сони нет, что детей нет, а жить как-то надо. И от сознания, что надо жить в этой пустоте и, возможно, придется сходиться с женщиной, в которой всё —и внешность, и привыч­ ки будут совсем не такими, как у Сони, ему становилось невыносимо. Соседом по купе.у Соловьева был командировочный, по всей види­ мости, толкач. Он был еще не старым, но почти лысым, с помятым ли­ цом и равнодушными воспаленными глазами. Говорить с ним не хо­ телось. Соловьев полез наверх, долго смотрел в окно и неожиданно заснул. Снилась степь. Будто он идет один по глубокому снегу, не понимая, куда и зачем. Ни одного ориентира, ни кустика, ни веточки, только горизонт — в какую сторону ни 'посмотри. Следы его начинаются где-то за гори­ зонтом, можно по ним вернуться, но почему-то надо идти вперед. Он идет, но ему страшно, потому что впереди ничего нет, ничего не маячит. И вдруг впереди, у самого горизонта, начала странными дугами (то кру­ тыми, то пологими) прыгать радужная точка. Это было очень далеко, но Соловьев уже знал, что это лисица мышкует и ему надо именно туда. В первый раз со дня смерти Сони Соловьеву не приснилась жена и дети. Вести одинокую жизнь и «отходить», как выразилась Малашина, Соловьев не мог. С утра до ночи он торчал на работе, и все равно у него оставалось свободное время, которое ему было не нужно и которого он боялся. Сначала он ежедневно писал детям в Деревню, но это занятие его так расстраивало, что он не мог уснуть до утра. После третьего или четвертого пирьма он начал повторяться, но упорно продолжал писать наказы и советы, как лучше одевать детей, чем их кормить, когда укла­ дывать спать, не ругать Юльку, если она вдруг принесет плохую отмет­ ку. О воспитании у Соловьева было смутное представление, потому что с детьми занималась, в основном, Соня, но все равно набегало таких наставлений в каждом письме по три-четыре страницы. Сестре это, ко­ нечно, не могло понравиться. Илья Степанович об этом догадывался, но не мог сдержаться.