Сибирские огни № 08 - 1979

— Гы-ы1 — развеселился Чалый.— Двинули. Улица их встретила светом и холодом. Туман рассеялся, обнажив город. В не­ бо забиралось солнце. Оно нисколько не грело, но придавало всему бодрящую рез­ кость и контрастность. По безлюдным улицам изредка проносились автомобили. Только у дома с аркой было несколько оживленнее. Здесь прорвало трубу, и как раз в том месте, где Гринчик с Чалым положили коробку, растеклась и уже замерз­ ла большая лужа. Люди скользили по застывшему льду почти до самого входа в райсобес. Коробка лежала на месте. Она вмерзла в лед, и только ленту шевелил ветерок, от которого у Гринчика и у Чалого твердели скулы. — Не польстились,— обиделся Чалый. — Не заметили,— поправил Гринчик. Пять раз ребята закладывали «сюрприз-бомбы», и все они взрывались... то есть вскрывались, поэтому Гринчик даже мысли не допускал, что могут не поднять акку­ ратную и явно случайно оброненную коробку. Становление Гринчика и Чалого шло во дворе. Война с пугачами, дубинами и даже кастетами, трубки, .стреляющие ягодами паслена, свинчатки, чика со звоном — вот привычный набор. На весь двор — свыше ста мальчишек и девчонок — один са­ мокат, два велосипеда и четыре пары «дутышей», прикрепляемых зимой к пимам веревками и палочками. Не разгуляешься, не наиграешься! А наиграться хотелось! Особенно сейчас, после войны. И никогда не удавалось наиграться вдосталь. Гринчик никогда бы не признался никому из ребят, что он страдал оттого, что его никто не жалел. Ну как же! Жалость унижает человека — эта истина цитировалась на каждом углу. Брешь в убеждениях Гринчика пробивала одна мать — она все-таки жалела его. Их двор увлекался романами Шпанова и Ильфом и Петровым. Кого можно было жалеть в «Двенадцати стульях» или «Золотом теленке»? Берлагу, Шуру Бала- ганова, Корейко?! Да никого! Им было жаль только одного Бендера, который в уп­ равдомах, конечно, уже не мог бы так дурачить всех этих подпольных миллионеров, жуликов и бездельников. И они тоже старались не жалеть, когда стали подкидывать в людные места свои сюрпризы с камнями, песком, хламом и с оскорбительными записками. Когда Гринчик и Чалый увидели одноногого мужика в бушлате и ушанке,— он не вышел, а скорее выскочил из подъезда, где размещался райсобес. Он не тяже­ ло, как полагалось бы калеке, нажимал на свою грубо обтесанную, с резиновым на­ балдашником «ногу», а легко: выбрасывал ее так, точно это была для него есте­ ственная и совсем не обременительная ноша. Инвалид подошел к коробке, вмерзшей в лужу, оттоптал костылем лед вокруг нее и схватился за ленту. — Клюнул! — выдохнул Чалый.— Сейчас развяжет. Да, мужик развязал узел, поднял крышку, резко отодрал папиросную бумагу и... высыпал все содержимое себе на ладонь, на которой теперь лежала записка. Мужик развернул ее, прочел, а потом... — Чего он, Гриня? — сказал Чалый.— Гляди! Брильянты, что ли, в песке ищет?! Стоит столбом... Гринчик, зажатый ожиданием, был удовлетворен, и зол, и ошеломлен одновре­ менно: коробку подняли, но почему именно одноногий мужик, бывший моряк, навер­ ное, итак чем-то расстроенный в райсобесе?! Почему не толстая и суетливая баба с кошелкой, в бархатном черном жакете, повязанная крест-накрест шерстяным плат­ ком? Ее не жалко... Почему не бравый милиционер? Не жалко. Почему, черт подери, не Витька Дэшко, который продавал им с матерью картошку и сам же, как благоде­ тель, приходил жрать ее вместе с ними? Почему?! Он с любопытством и страхом смотрел на мужика, зная, что сейчас, через ми- нуту-другую, что-то произойдет, если одноногий все-таки шевельнется. Страх раз­ растался в Гринчике от смутного ощущения, что они с Чалым преступили игру и те­ перь уже невозможно ничего поправить. Одноногий, так и держа коробку на приподнятой руке, сдвинулся с места, и Гринчик тотчас почувствовал, что от этого бойкого инвалида исходит опасность, не-