Сибирские огни № 08 - 1979

— Зовут тебя как? Тьфу,— Гринчик присвистнул,— по метрикам? Ну, как мать тебя зовет? — Мать тоже Чалым — привыкла. А вообще-то по метрикам я — Феликс. — Ф ели кс?!— удивился Гринчик. У них в поселке не было ни одного Феликса. За два года дружбы Чалого никто еще ни разу не называл Феликсом . В школе к нему обращались только по фамилии. Гринчик знал одного Феликса — рыцаря революции. И вот вдруг — второй... — Кто тебя так назвал? — иронически спросил Гринчик. — Отец. В честь Дзержинского. — Отец?! — еще более удивлялся Костя.— Твой отец? Он же сидит за спе­ куляцию... — Когда называл — не сидел,— хмуро уточнил Чалый.— Он тогда в милиции работал. Потом выгнали: напился, и у него пушку отрезали. Наган нашли, а отца по­ турили за потерю бдительности... — Чем же он спекулировал? — спросил Гринчик, вспомнив, что Чалый и его семья жили еще беднее, чем они с матерью. — Не знаю ,— Чалый дернул плечом, слегка встряхнув голову.— Говорили, что он из Германии привез сто тысяч швейных и патефонных иголок. Торговал ими. Нам ничего не покупал. Пил каждый день, на гармошке играл... Чалый замолчал. Гринчик тоже не нарушал чердачную тишину. Костя смутно помнил своего отца: небритая щека, крупные руки, которые без труда подбрасывают его до самого неба, пиджак из мягкой, как фланель, ткани, с большими накладными карманами — вот, пожалуй, и все, что удержала память Грин- чика. Еще остались некоторые ощущения. Например, ощущение счастья: они куда-то идут, Костя сосет желтого петушка на длинной деревянной ножке, и им говорят: — Какой у вас сын славный, Василий Константинович! Отец поглаживает его по голове и замечает: — Не жалуюсь... Он у меня парень симпатичный. Эта картина, напоминающая сон, с такой отчетливой резкостью возникала перед Гринчиком, что он даже зажмуривался от огорчения, понимая, в каком далеком прошлом она была. Второе, что было связано с отцом,— ощущение покоя. В доме при нем не кри* чали, больше шутили, лучше ели. При отце не было войны... Странное дело: чем меньше Гринчик помнил об отце, тем больше его любил, тем сильнее в нем нуждался. Одно Костю как-то примиряло с окружающим миром: у большинства знако­ мых ребят отцов тоже не было. — ...На алгебру мы тоже опоздали,— обронил Чалый. — Пойдем,— непривычно выговорил Гринчик.— Пойдем, Феликс. Чалый встал, но не двинулся. — Знаешь, Косгя,— сказал Чалый,— ты у меня первый друг в жизни. Гринчик напружинился — признание Чалого ему не понравилось, оно словно накладывало на него какое-то новое обязательство. У него тоже сейчас, кроме Ча­ лого, не было друга, но и Чалого признавать другом ему не очень-то хотелось: Ча­ лого, с его зависимостью, несамостоятельностью, тупым ржанием, восторженностью и с вечно склоненной набок понурой головой. Гринчик был одинок. Кроме матери, вечно занятой на заводе, он родных не имел. И чем больше мать отдалялась от него, тем острее ему хотелось иметь дру­ га. Гринчик был одинокий, но еще и гордый паренек. «Мне нужен друг такой же смелый и ловкий, как я. Над которым не смеются. У которого отец не сидит за спекуляцию, а работает, например, на заводе, и кото­ рый бы воевал под Сталинградом. И чтобы не он ко мне привязывался, а я к нему». Костя уже несколько месяцев жил после войны, а друг, созданный его вообра­ жением и надеждами, не появлялся, и на все случаи, разговоры и дни оставался тот же Чалый. — Друг, кривой крюк,— сострил Гринчик и уже спокойно, с обычной жест­ костью сказал: — Чалый! Мотаем в школу. Как раз к большой перемене попадем.