Сибирские огни № 08 - 1979

ставленное Е. Р. Хигеровичем, понравилось очень. Во многих спектаклях увидел приемы условного решения. В «Дуэнье» сами акте­ ры, проводя сцену, вращали круг. В «Ир­ кутской истории» Арбузова интересно сделали финал — сквозь высвеченную сте­ ну шел дождь, и стена плакала. Первый сезон меня ролями не баловал, а потом начал играть много. Интересные роли получил в спектаклях «Весенние скрипки», «Четверо под одной крышей», «Потерянный сын». Любил я Монахова в «Варварах», Кита в I «Острове Афродиты», Боба Мэрфи в «Рус­ ском вопросе». Самые значительные и ин­ тересные работы, считаю, были у меня в шестидесятые в спектаклях «Верность» Н. Погодина (Крутояров), «Суббота, вос­ кресенье, понедельник» Э. де Филиппо (дон Антонио), «Много шума из ничего» В. Шекспира (Клюква). Самые интересные работы получались у меня с режиссером Е. Р. Хигеровичем. Хигерович был превосходный режиссер, чуткий к актеру. Когда-то он работал ак­ тером оперетты. Актеры редко бывают хорошими режиссерами, но Хигерович знал, что может актер, умел понять и по­ чувствовать материал актера. Уже когда он набрасывал свои режиссерские намет­ ки, умел предположить, что сможет актер сделать. С Хигеровичем было работать очень интересно, потому что с ним всегда получалось сотворчество. А ведь зритель ценит находки, умение прожить на сцене. Был, например, у Хи- геровича спектакль «Суббота, воскре­ сенье, понедельник», очень удачный, на мой взгляд, где была удивительно досто­ верная жизнь. На сцене были паузы без единого слова на три-четыре минуты. Время довольно долгое, чтобы держать зал в напряжении, а зрители сидели очень тихо и по-настоящему сопереживали жиз­ ни на сцене: тому, как там пили, ходили, повязывали галстук. В подробностях, сло­ весных паузах в этом спектакле была глу­ бина истинной жизни. А ведь и нам, актерам, и зрителям важ­ на именно подлинность, истинность. Я вернулся в Омск в 1959 году и больше уже никуда не уезжал и, наверное, оста­ нусь в этом городе и в этом театре, пока не пробьет мой час... Роли семидесятых Я каждый раз поражаюсь смелости За­ харьина-Юрьева в пьесе А. Толстого «Смерть Иоанна Грозного». И перед спек­ таклем в гримерной спрашиваю себя: «Есть ли в масштабе области хоть один человек, который бы отважился сказать вышестоящему, нарушающему справедли­ вость: «Ты бессловесных сделал из лю­ дей...» (Этот спектакль в нашем театре по­ ставил народный артист РСФСР, лауреат Государственной' премии РСФСР Я. М. Киржнер.) У Толстого Захарьин-Юрьев — честный человек. «Мне гнев его не страшен,— го­ ворит Захарьин-Юрьев.— Мне страшна земли погибель». У него — своя гордость за Россию. С точки зрения интересов стра­ ны он и оценивает происходящее. Он решается просить за Сицкого. Он предостерегает Бориса Годунова. Захарьин понимает: «Не сподобил меня господь науке государевой. Я слишком прост». Да, он прост и прям и понимает, что как государственный ум ничто для Иоанна (по сравнению с Борисом Годуновым). Но он совесть Иоанна Грозного, его свербя­ щая совесть. За ним, знает Иоанн, нет группировок,— он чист. Захарьин-Юрьев заставляет Иоанна чаще думать о том, о чем тот лишь тайно вздыхает. В отличие от Шуйского и Мстиславского, Захарьин-Юрьев не хочет править, но в то же время знает: и эти не могут. Как нормальный человек он верит: поставить вместо Иоанна некого — значит, управлять государством должен Иоанн. Сила За­ харьина— прямота, доброта, подкупающие всех. Думаю, Захарьин-Юрьев — в очень активном виде Ф едор? Иоаннович, ибо главное для него — творение добра. Бубнов в спектакле «На дне» Горького в постановке А. Ю. Хайкина. При Торском я видел в роли Бубнова И. К. Чечета. Буб­ нов Чечета был с огромной бородой, хрю­ кающий, грязный, как крот. Его реплики вызывали смех в зале. Мой Бубнов решился иначе (трактовка предложена режиссером). Бубнов — антипод Луки. Он находится в борьбе с Лукой. Если Лука стремится все­ лить надежду в людей, то Бубнов противо­ поставляет ему неверие: «Все сотрется, все слиняет, один голый человек оста­ нется». Начало спектакля — утро. Оно всегда начинается в ночлежке со свары. Каждая свара приятна Бубнову — она доказывает: не только ему плохо, а всем, и это удов­ летворение облегчает Бубнову его суще­ ствование. Бубнова делает таким бесперспектив­ ность его жизни. Он равнодушен к смерти — как окру­ жающих, так и своей. Правда Луки его бередит. Истерическое Бубнова: «Правда? Где? Ха-ха!» — обнаруживает его слабость. Бубнов чувствует, что в единоборстве с правдой Луки он несостоятелен, он сам ловится на правду, на рассказ Луки, что вызывает раздражение у него на самого себя. Бубнов подлинный — пьяный, когда он добр и виден как на ладони. Бессребреник. Я думаю, что Лука, уйдя, подействовал не только на остальных обитателей но­ члежки, но и на Бубнова. Он и выпроважи­ вает Луку, поскольку боится: «Ну его к лешему, разбередит всю душу. Я в болоте сижу спокойно, а там неизвестно, что выйдет».