Сибирские огни № 08 - 1979

Помню деталь, мною придуманную: вы­ ходит Хлестаков в халате, из халата тор­ чит шнурок, он мотнул им на полуслове, посмотрел: крутится — и закрутил от­ чаянно. Одну из деталей я заимствовал у ка­ лужского актера Орлова. Когда Хлестако­ ва привели во хмелю к городничему, он между прочим облокотился на живот Зем­ ляники— и разговаривал, разговаривал... Роль Хлестакова требует преувеличений, это комедийная роль, в ней не было ниче­ го такого, чего бы я боялся. Карандышев же — трагикомедийная роль, кроме того, это была первая роль в моей актерской биографии, которая говорила о любви, к тому же неразделенной. Карандышев — человек ущемленный, по положению не блестящий, ему хочется выглядеть иным, и любит он не просто женщину, а эффект­ ную женщину. Самолюбие его ноет. Ка­ рандышев несет в себе возможность быть выше, он стремится к другой жизни, он очень непрост — у Островского это один из сложнейших и интереснейших человече­ ских характеров. Он эгоист, завистник, но к этому его привели обстоятельства, в ко­ торых Карандышев и его мать жили. Ка­ рандышев не смог справиться с обстоя­ тельствами — очерствел. Я не во всем обвинял его и не только жалел. Ставил «Бесприданницу» Шевелев. Порою он не мог подсказать, что надо актеру, но в то же время проявлял ум, такт, способность понять исполнителя. Когда репетировали «Бесприданницу», я очень боялся оценки Карандышевым дра­ матического события — Лариса уехала за Волгу с Паратовым. От этого маленького куска зависела моя роль. Шевелев разре­ шил мне пропускать его, условились: если со стороны Шевелев почувствует, что у меня возник накал, готовность провести этот кусок, то сделает знак. На одной из репетиций так и случилось. Меня понесло. Но и в дальнейшем Шевелев дал мне пра­ во: почувствую — могу наврать, значит, не трогаю этой сцены. На сдаче «Бесприданницы», как всегда, было много людей. И неожиданно я почув­ ствовал — у меня возникло то, о чем гово­ рят: порыв, вдохновение. Погруженный в Карандышева, я полностью владел залом, и это меня вооружало, доставляло радость, наслаждение, полное удовлетворение от творчества, от подлинности происходяще­ го в моем герое. Я мог молчать сколько угодно — зал был кричащим в своем мол­ чании. То, что случилось, и называют перево­ площением. Обнаружилась природа актер­ ского творчества. Играя, я, Теплов, трезво оценивал и эмоционально реагировал на происходящее, эта оценка давала мне си­ лу, веру в действующее лицо. Спектакль закончился — и многие из зрительного зала пришли ко мне. Их отно­ шение к исполнению Карандышева совпало с моими ощущениями. Когда-то мне задавали вопрос, что бы хотелось сыграть из сыгранного? Если от­ мести возрастное, я хотел бы вновь сыграть Хлестакова (и думаю, что решил £>ы эту роль так же, как тогда), Карандышева, царя Федора. Все перечисленные роли за­ тронули самые тонкие струны моей души, они дали право и возможность думать и заботиться об обобщениях, о категориях, о жизненных противоречиях. В 1947 году театральная студия, органи­ зованная Л. С. Самборской, выпустила первых актеров — примерно 35 человек. Из них в дальнейшем вышло немало хоро­ ших актеров — В. Михайлина, А. Пресня- цов, братья Кутянские, М. Паньшина, В. Карпань, В. Праздин, Л. Орлова. С этой же студии начал свой путь в мир театра ныне народный артист СССР М. А. Улья­ нов, актер, которого я очень люблю и считаю его искусство высокогражданствен­ ным и целеустремленным. Один из значительных спектаклей этого времени — «Молодая гвардия» А. Фадеева в постановке Иловайского. После войны инсценировка «Молодой гвардии», сделан­ ная вахтанговским театром, прошла по сценам многих городов и, как правило, вы­ зывала огромный зрительский интерес. Спектакль «Молодая гвардия» был дорог как память о тех, кто отдал жизнь за толь­ ко что установившийся мир, и я помню, с какой трепетностью мы играли его и каким чутким был отклик в зале. Духовная чи­ стота — вот что объединяло наших героев- молодогвардейцев, несмотря на то, что по характеру все они были разные: мой Сер­ гей Тюленин не походил на Ивана Земну- хова Г. Бреславского, Олега Кошевого Л. Ковылина, Ульяну Громову В. Михайли­ ной. Атмосфера духовной чистоты, думаю, неуловимо действовала на зрителей, и на­ верное, для подрастающего поколения, для десятков тысяч молодых омичей этот спектакль не прошел бесследно. Тема войны и борьбы за мир решалась в то время во многих пьесах. «На той сто­ роне» Барянова — произведение, далекое от совершенства, но в этой пьесе есть инт­ рига, занимательный сюжет, присутствует и героическое начало. Видимо, поэтому после войны на афишах разных театров появилось это название, в том числе и у нас. Я играл Мудзимуру, японского раз­ ведчика. Роль нашего разведчика, кото­ рую исполнял Ратомский, как говорят в театре, «голубая»^ лишенная много­ красочности, а Мудзимура выписан бли­ стательно — в его характере заложено коварство, он умен, хитер, жесток, тонко знает человеческую психологию. В театре начали работу над «Живым трупом» Л. Толстого. Я удивился, получив роль Протасова, но потом вспомнил: Моск­ вин играл эту роль в Художественном театре, значит, ничего страшного не про­ изойдет, если на нее назначат актера с не очень выигрышными данными. Но, видимо, для этой роли я еще не созрел — на спек­ такле открытий не произошло, у моего Протасова не было сложной духовной