Сибирские огни № 08 - 1979

рядом пронесся окутанный паром паровоз. Чумазый, с перекошенным ртом машинист свирепо грозил кулаком. На Шигонцеве лица не было. — Ты ч-ч-что, н-не слышал, как он г-гудел? — чиркая спичку за спичкой, осведомился Шигонцев.— С т-тобой з-заикой сделаешься. Хо­ рошо, автоматика с-сработала, а то бы... — Какая автоматика? — не понял я, думая почему-то про поезд, се­ мафоры и блок-посты. — Твоя, голова садовая. Твоя!— И больно постукал меня пальцем по макушке.— Не она бы...— И махнул рукой. Только подобрав осколки вдребезги разбитой колесами рейки, я по- настоящему перепугался. А рядом лежал синий-пресиний Байкал, чистый и студеный. Спокой­ ный. Невозмутимый. И убегала вдаль, покуда рельсы не сливались в одну блестящую линию, дорога. А за спиной вздымался хребет Хамар- Дабан, и на его заостренных вершинах уже лежал снег. Белый. Сверкаю­ щий. Недоступный. Снежные пики врезались в глубокое синее небо— точно отражение в Байкале. Боже, как неповторимо прекрасен был мир вокруг! А мы двое стояли между морем и горами, освещенные косыми лучами солнца. Как на сцене. Только зрителей не было. Нехорошо, что не было... Ночами Шигонцев сидел над калькой, и под его рукой рождалась карта. Карта, на которой каждая деталь была мне знакома. Стоило только глянуть, и я вспоминал: откос, будка, сарай, заболоченный ручей... Вот здесь из калитки выскочила собака, набросилась на Евсеича, едва ее отогнали. Здесь я распластал руку, перелезая через забор. А где-то здесь стояли футбольные ворота. — Ты что же это творишь, великий картограф двадцатого века? — набросился на меня Шигонцев, едва я поднялся. Его красные бессонные глаза слезились, казалось, готовы были вовсе вылезти из орбит.— На ровном месте— яма! Десятиметровой глубины яма. Полчаса ломал го­ лову, думаю, что за черт. Хотел уж Евсеича будить. Потом догадался—тво­ их же рук дело, ты считал! Добро быплюс десять, ладно, бывает, может, человек на телеграфный столб залез. Но минус! Что— в колодец упал? В преисподнюю провалился? Обвели тебя вокруг пальца плюсы-минусы... И неожиданно расхохотался до слез своим детским неудержимым смехом. Наступило тридцатое августа, крайний срок моего пребывания в партии. Накануне у нас был торжественный день: мы отправили в город со скорым поездом целую папку готовых к работе документов и заказали в ночь на тридцать первое отвести наш вагон в Мысовую. Это значило— с Танхоем покончено, мы уложились в сроки! И вот утром, в семь часов, принесли благодарственную телеграмму от начальства. Евсеич ликовал. Шигонцев как-то неопределенно мор­ щился — точно в будущее заглядывал. И действительно, уже в семь трид­ цать снова позвонил Аркаша, умолял не канителиться с Мысовой, убеж­ дал, требовал, угрожал, однако Шигонцев твердил одно: «Этого я не умею»... А вечером я уезжал домой. Наверное, если бы не школа, я остался бы еще на месяц или, лучше того, до конца сезона. Уезжать совсем не хо­ телось. И не только потому, что мне нравились Шигонцев и Евсеич, каж­ дый по-своему. Состояние у меня было такое, будто я удираю в самое трудное для партии время, когда еще так много не сделано, когда холо­ д а на носу, а сверху все нажимают и нажимают. а