Сибирские огни № 07 - 1979

на? — вдруг рванулась она к дочери и остановилась в шаге перед ней, качнулась, руки в боки: — Нет? А суп сварила, посуду прибрала? Нет? А кто за тебя сделает? Мать? А вот этого не хочешь,— почти в лицо Нэле сунула она красноватый, неверно раска­ чивающийся кукиш.— Я тебя сколько буду учить? Выгоню, сегодня же выгоню вместе с хахалями, шмотки соберу и на лестницу, там спи, таскайся с кем хочешь, а пока здесь живешь, я твоя мать и твой закон... — Ты — мать? — Нэля вскочила, уже не помня себя.— Ты — мать?! Ух! — в бе­ шенстве Нэля толканула оторопевшую мать, и та отлетела, с грохотом повалилась, роняя стулья... Схватив сумочку и пальто, Нэля вылетела из квартиры. Во дворе заметалась было у подъезда; она совсем как-то потерялась и плохо соображала, где находится, но вдруг расслышала, как наверху в доме хлопнула дверь, загремели голоса, послышался то­ пот спускающихся. Это, видимо, шли Лешка и Лариса. Она метнулась в сквер, мимо носящихся за мячом мальчишек. Даже и эти ее вчерашние собутыльники стали ей сей­ час ненавистны — прочь от них, прочь хоть куда-нибудь! Она проскочила в угол сквера, к той самой скамейке, «Камчатке», куда сегодня в десять обещал прийти Егармин. Но скамейка была занята: сидела, слипшись, какая-то парочка;- и Нэля скользнула мимо в скрадок-шалашик, устроенный в кустах сзади. Ша­ лашик сделали дворовые пацаны, чтобы прятаться от всевидящих мамаш и покуривать, а иногда и послушать, о чем шепчутся влюбленные на скамейке. Шалашик, к счастью, был пуст; она села на деревянный ящик и расплакалась. Стараясь не всхлипывать, чтобы не услышала парочка и вообще никто посторон­ ний, она оплакивала свою никудышную жизнь, свою беспомощность и слепость в этом мире, где все так несправедливо, да, несправедливо в отношении доверчивых и сла­ бых девчонок — ведь сколько они ни хорохорятся, ни изображают из себя бывалых и мужественных, в душе-то они все разно слабые, требующие постоянной опеки и защиты. Потом ей стало жаль и этих несчастных фантомасов — тоже ведь люди и тоже не ведают, что творят, не знают, не умеют, как жить лучше. Та же мать — разве злая, жадная она по натуре? Нет, под настроение, бывает, последнее отдаст, и сердце у нее доброе, жалеть способна, а смолоду еще и красивая была, всегда такая шустрая, ве­ селая бегала. А вот — не сложилась жизнь, все пошло кувырком. Да и отец, даже он — что уж, совсем конченный? Нет, все-таки не бандит, не вор, хоть кое-как, да работает, руки у него, вообще-то, золотые, все сделать и почи­ нить может. А Колька, Лешка, Лариска? Тоже все пьянка, без нее и они людьми были: Ларис­ ка техникум окончила пищевой, в институт готовилась; Колька в оркестре играл, а Лешка борьбой занимался, под мастера уже работал. И вот Лариска — уборщица, а парни — на подхвате в магазине, что ни вечер, то все вдрабадан... И снова она плакала, жалела их и уже винила, ругала себя; опять не сдержалась; облаяла всех... Разве порядочные люди так поступают с другими Ьюдьми, пусть и с самыми пропащими? Вдруг она услышала какое-то движение на скамейке. Похоже, парочка ушла, но немедленно на ее место сели другие, и тут она замерла... < 17. Разговор па скамейке «Сашенька, мой мальчик, здравствуй! Долетела я нормально, хотя без тебя ску­ чала. Жди подробного письма, не связывайся с девицами, люби меня заочно, мой си­ бирский морячок. Целую, А. О.». Такую вот торопливую записку на блокнотном листке и в конверте получил Егар­ мин на главпочте, куда зашел вечером, возвращаясь домой с завода. Записка и обрадовала, и немного насторожила. «Мой мальчик», «сибирский морячок»... Неужели она, журналистка, не могла написать по-другому, более... душевно и просто?