Сибирские огни № 07 - 1979

то сварить, а то мать к вечеру, хоть и пьяная, а непременно развопится. Но странная апатия и равнодушие на нее нашли; она еще постояла, уже ничего не видя и ни о чем не думая, а потом ничком легла на тахту, бессильнр раскидав по бокам руки и со сту­ ком сбросив с ног туфельки. Она проснулась от топота и голосов за ее спиной. — Дома она! Спит, корова недоеная! Нэля повернулась на спину, открыла глаза. Сильно припудренное, бледно-опух- шее лицо Ларисы, а за ним, у стола, красноватые физиономии Лешки и Кольки, груз­ чиков из их овощного. — Здорово, Нэлгаха! Принимай гостей, хватит клопа давить! — Парни бесцере­ монно рассаживались, вынимая из карманов бутылки. — Ф у, черт, уснула и впрямь... Нэля вяло поднялась, потерла измятое лицо, поправила волосы, а Лешка уже по-хозяйски разливал вино в стаканы. — Ну, будем, крошки! За милую душу! Лешка смачно булькнул вином, за ним выпила Лариса, послушно присосался к стакану и Колька. Нэля взяла было стакан, но тут же отставила — вспомнила о своем обещании Егармину. «Не хочу... с души воротит».— Она торопливо полезла в сумочку за сигаретами. — Травы-травы-травы не успе-е-ели ат расы серебрянай сагнуц-ца-а! — вдруг тоненько запел наиболее чувствительный к прекрасному (в прошлом даже какой-то музыкант) Колька, а Лешка, жуя, снова захохотал, хлестко хлопнул приятеля по плечу. кан вольем и поведем под белы руки в страну моей мечты Рыгаловку. Но Колька оттолкнул руку приятеля; тупо-стеклянно глядя на Нэлю, он вдруг вздел палец, диковато выпучил глаза: — «Хочу любви!» — сказало насекомое. И умерло, раздавленное жизнью! И сам, как бы последовав примеру этого насекомого, упал — обрушил свою уз­ колобую растрепанную голову на стол между тарелками и замер, тоненько дергая плечами. В коридоре затопали. В комнату ввалилось некое взъерошенное, едва стоящее на ногах, тощее и замызганное существо — Нэлин отец Филипп Семенович Махов, или попросту Махонька, как звала его вся округа. — А-а-а! — завопил Махонька, едва разглядев, кто перед ним.— Малла-дежь, мать вашу в гр-рабину! Чо жрете? Мар-р-ганцовку? А мне оставили? Нет? Пустые б-б-бутылки? Ты, кобыла...— Махонька, стоя враскорячку у порога, качнулся в сторону Нэли и указал на нее скрюченным желтоватым пальцем,— ты... родителю своему ни капли не заначила? А что на моей квартире гужуетесь, это вам невдомек, да? А я вот захочу и... выгоню сичас всех на улицу! Это моя комната, мой дом! Мой!! Всех!!! На улицу!!! — уже совсем заполошно заверещал Махонька, шагнул вперед и рухнул на табуретку, закашлялся. — Не выступай, дядя Филя, сейчас и сами уйдем... Откуда мы знали, что ты при­ дешь? А то оставили бы,— примирительно бормотала где-то сбоку Лариса. Но Нэля вдруг почувствовала, как в ней закипает знакомое, страшное и неудер­ жимое бешенство, которого она сама боялась. Она жевала сигарету, не замечая, что та давно потухла, комкала в руках засаленное, невесть откуда взявшееся полотенце; ее начинала бить холодная мелкая дрожь. И тут в комнату ввалилась ее мать, Зинаида Осиповна Махова, или попросту «Зинка-беляшница»: рыхлая, особенно в животе, со­ рокалетняя женщина с жестко-редкими рыжими кудряшками, густо насурмленными бровями и тощеикрыми ногами в полосатых чулках. — Ха, пьете? Вся капелла в сборе? — прохрипела она, мутно оглядывая всех и швыряя на Ленькину кровать черную облезлую сумочку— А пол... а пол вымыла, су- Фантомасы Уж е запел? Готов, Федя? Быстро же ты! На, защипни корочкой, а то еще ста-