Сибирские огни № 06 - 1979

зываЮтся у Чугунова старые, банальные ситуации пошлого, «с бородой», анекдота: муж изменил жене, жена выбрала в любов­ ники друга мужа... К любви герои Чугунова неизменно идут, ломая себя. Через одиночество, душевные муки проходит учительница Людмила Пет­ ровна из «Междуреченской новеллы». Она любит друга своего мужа. Она сама не раз произнесет слово «предательство» — ведь муж служит в армии. Но любовь оказывает­ ся не только мукой, но и счастьем, и неиз­ бежностью, и непременным нравственным правилом. И читатель забывает про анек­ дот... все новых и новых своих героев Виктор Чугунов проводит через это традицонное в русской литературе испытание — любо­ вью. В любви человек выявляет себя до конца, открывает свой нравственный потен­ циал. Вагон поезда, ночное купе соединяют не­ надолго инженера лесхоза Емельянова и журналистку Нину Васильевну. Герои рас­ сказа «Темный бор, тайга густая» расстают­ ся, но не могут забыть друг друга, не вы- держивают разлуки. Емельянов приезжает в Москву, находит ее в шумной столичной редакции, бродит с ней по. улицам, потом идет домой к Нине Васильевне и знакомит7 с я с ее мужем. Он остается здесь ночевать, ночью в его комнату приходит любимая... Ситуация только изначально напоминает «Даму с собачкой». Мало чем похожа на Анну Сергеевну героиня; для нее встреча с Емельяновым — лишь заманчивое , приклюг чение с «лесным человеком». Герой рас­ сказа понимает: «его ожидает мучительная и жалкая страстишка сегодня, завтра, мо­ жет быть, год-другой, и — ничего больше». И он уезжает назад, в тайгу. Уезжает, по­ тому что не может лгать. Не может предать любовь. Однако неожиданна и примечательна концовка рассказа. Вернувшись в тайгу, уйдя с головой в дела, Емельянов тоскует, не находит себе места, начинает оправды­ вать Нину Васильевну и придумывает пред­ логи вновь поехать в Москву. Так возникает у Чугунова мысль о свя­ тости любой любви — первой, жданной и — случайной, вдруг пересекшей твою судьбу; верной и неверной; тем более — счастли­ вой и'несчастной... Почему же однако «любовный треуголь­ ник» в произведениях Чугунова столь часто оказывается треугольником трагическим? Почему, рассказывая о любви, писатель го­ ворит не только о празднике ее зарожде­ ния, но и о буднях, порой не очень краси­ вых? Здесь не может быть сомнений. Такой Чугунов видел жизнь. С возмущением и обидой он пишет в дневнике: «Обыватели прочитали «Рубиновь.й материк» и осужда­ ют, ссылаясь на то, что развращаю моло­ дежь, Глупая несправедливость». Писатель смеялся над тем, как сентимен­ тально и слащаво показывают любовь в ины* книгах. Он слишком уважал это чувст­ во, чтобы прибегать к гриму. Он помнил о том, как в русской литературе писали о любви Пушкин, Лермонтов, Толстой, Добто- евский, Чехов. И многократно перечитывал бунинские «Темные аллеи». Одну из своих статей (а он, кроме рас­ сказов и повестей, писал и статьи) Виктор Чугунов назвал, вспомнив любимого им Па­ устовского,— «Томительный воздух скита­ ний». «Воздух скитаний» волновал и его, но волновал по-особому. Чугунов хорошо по­ нимал парадокс путешествий: отправляясь в незнакомые края, человек открывает не только новые города и новых людей, но и собственную душу. «Я люблю дальние по­ ездки,— заметил он однажды,— не только за то, что можно что-то увидеть, но и за то, что во время них хорошо думается». Наверное, оттого в своих путевых очерках Чугунов часто иронизировал над индуст­ рией туризма— над дежурными штампами рекламных проспектов, чад стереотипными объяснениями экскурсоводов. Эта грустная ирония, порою даже граничащая с сарказ­ мом, неожиданно соединяется в заметках Чугунова с лирическими размышлениями о вечном и странном движении человеческих судеб, движении времени. В таком непривычном сочленении рожда­ ется в очерке самое интересное, привлека­ тельное для читателя — образ автора. Так, например, в иное качество переходит язви­ тельная зарисовка, сделанная Чугуновым в Абхазии. Он наблюдает за экскурсантами, которые «карабкались вверх по склону и... смотрели на море». Слышит, как «пожилой человек в фуражке», показывая «прутом на синюю гладь», монотонно и полувнятно го­ ворит: «— Сколько чудес и горя видели эти во­ ды? Они качали мужественных греков на их суденышках — триерах... Отсюда, где мы с вами стоим, было видно, как тонули в море турки, персы, англосаксы, немцы и францу­ зы. В этом тихом синем и славном море.:.» Но рядом с экскурсантами, которые «осматривали кусты самшита», надеясь уви­ деть «остатки римских маяков», читатель видит молодого человека, как бы остано­ вившегося посреди исторического времени. В самом деле чувствующего присутствие других, ушедших народов. Задумавшегося: «Мы всегда чего-то ждем от знакомства с неизвестным краем, что-то пытаемся оты­ скать для себя и других, похожее на откро­ вение или чудо. Что? Трудно ответить одно­ значно. Многое. Наверное, в каждом из нас сидит Магеллан...» И вот уже нет торопливой зарисовки, снимка с натуры. Есть хорошая, по-настоя­ щему лирическая проза и в то же время — дневник Виктора Чугунова. Запечатлены мгновения одной человеческой жизни, за­ печатлены в их единственности, неповтори­ мости. Писатель «вырывает у времени» мельчайшие, навсегда исчезающие потом подробности бытия. Ощущение этой невоз­ вратности — уже в самой структуре текста, даже его ритме «...Я слышу шум знамени­ того субтропического дождя,— говорит Виктор Чугунов,— вдыхаю аромат олеанд­ ров, насаженных хозяйкой под окнами до­ ма. Когда редеет белая полоса дождя, я вижу множество огней старой Гагры... Как