Сибирские огни № 05 - 1979

Условность входит в поэтическую систему как элемент широкого обобщения не де­ кларативно, не риторически, а картинно, образно. Вместе с тем, происходит и преображе­ ние романтики: от риторических возгласов вначале, от искренних, но чисто словесных признаний — к утверждению ее как много­ трудного дела. Высокое душевное напря­ жение не покидает поэта, а реальная почва романтики не принижает образного пафоса по отношению к ней («И той же трассой многотрудной, в потоке дел, не на виду, твои серебряные трубы меня по-прежнему ведут»), ...Многое в прочитанных мною книжках подтверждает истину, которую мы, литера­ турные критики, часто принимаем на веру через публицистику, через газету, не имея возможности постоянно находиться в ра­ бочей среде. А истина проста: это та со­ циальная среда, которая способствует фор­ мированию художественного сознания со­ временного человека, всего общества. Ваши стихи как раз наглядно показывают широ­ ту, богатство, современный уровень худо­ жественного сознания, воспитанного в той социальной среде, из которой Вы вышли. Должен признаться как читатель, как критик, что в этом свете совсем иначе прочи­ тываются, скажем, такие строки из послед­ ней Вашей книжки «Простые истины»: «Однако истины простые совсем не просто постигать». Ведь перед этим я прочел дру­ гие Ваши стихи, где нахождение истины казалось автору делом довольно простым. А теперь Вы иронизируете над собой, на­ чинающим («Хотя, чудак, дойти до сути грозился в молодости я...»), теперь Вы как будто пытаетесь осуществить программу- минимум («Мне перед правдой немину­ чей — себя хотя бы угадать...»). Но позна­ ние себя — это и есть начало познания мира. А рабочая среда, в которой Вы мужали, в которой складывался характер, тяжелые условия новостроек, где Вы трудились, не только не огрубили душу, но, наоборот, утончили ее чувствительность: «...я все ре- же рублю с плеча: стал понятливым на молчанье и отзывчивей на печаль». И обо­ стрили ум: недаром в Ваших стихах я услы­ шал отголоски Заболоцкого («Не дай гор­ дыне утвердиться и стать твоим поводырем, душе не дай ожесточиться и заключить союз со злом»). Взгляд Ваш теперь обращен не столько на внешнюю сторону явлений, сколько в их суть — духовную, нравственную, социаль­ ную. В этом смысле характерно размышле­ ние о силе слова, о его нынешней «осна- щенности» средствами техники («Ротация­ ми, радио, кино...»). В Вашем вопросе: «Но почему же из таких сетей жизнь, как вол­ на морская, ускользает»,— по-видимому, есть отзвук и собственных мучительных схваток со словом, и, конечно, в нем выра­ жен протест против его инфляции, против пустого словоговоренмя. Вы задумываетесь о той «наивной поре», когда «в ночи свеча тщедушная мерцала и на конце гусиного пера Вселенная спокойно умещалась...». Все равно, все бесспорно. Верны, ска­ занные в том же духе раздумья, конечные строки: «И говорилось, вроде, для себя, а становилось исповедью века». В самой сво­ ей сути стихотворение не является откры­ тием, поэты всегда задумывались над загад­ кою слова. Важным здесь представляет­ ся другое, а именно то, что Вы напоми­ наете о духовном содержании словотвор­ чества. Вам мучительно сознавать, что Вы, как и другие, «тайну жизни не постигли», «чуда выдать не смогли...». Отсюда — вопросы, вопросы... Ритмы нового времени, его скорости ве­ дут к отчуждению людей, даже тех, «с кем век вековать» («Парадокс скорости»), но с кем надо бы «подружиться, глянуть в гла­ за, помолчать...» Противоречие? Еще — ка­ кое! , «Под одним небом — правда и ложь. Друг он или недруг? Сразу не поймешь...». Тоже противоречие. Глобальное. Может быть, самое драматическое с тех пор, как люди стали людьми, то есть обрели спо­ собность мыслить. Это ведь тоже — вопросы. Иногда, ища ответа на них, Вы впадаете в дидактику. Вспоминая давно встреченную в райцент- ровской чайной старушку («Две встречи»), озабоченную кормом для скотины и полу­ чением пенсии за погибшего на войне сы­ на, Вы говорите верные слова: «нужно се­ годня уметь за цифрами планов великих и души не проглядеть...». Но их откровенно поучительный тон меньше воздействует на чувства, чем сам эпизод встречи, общение со старушкой. Мне-то кажется, что Вам больше удают­ ся не «сюжеты». Вы — лирик, причем, ли­ рик думающий. В медитативном русле поэ­ зии Вам удается выразить не только духовный и нравственный мир современни­ ка, но и его общественный темперамент, его социальную характерность. И, кстати говоря, черты социальной принадлежности (опыт рабочего человека) не локализуют, не замыкают, как могло бы случиться, Ва­ ше художественное сознание в определен­ ном круге ассоциаций, а обогащает его более глубоким и современным понимани­ ем прекрасного. Хочу признаться в том, что я с особой придирчивостью отношусь к стихам о сти­ хах, о поэзии, о творчестве. И вот Ваш опыт, опыт человека, пришедшего в поэзию не от литературы, а из «артезианских людски* глубин» (Маяковский), мне представляется поучительным своею органичностью, своею подтвержденностью, что ли, душевным дви­ жением и творческим самочувствием. Ощутим вес слов, когда Вы говорите о потерях, обидах и огорчениях, о постоян­ ных сомнениях в том, что кого-то другого стих может спасти от сомнений, и снова задаетесь вопросом: «А может статься — и спасет?» и уже с большей уверенностью: «Живое слово силу множит. Пускай беды не отведет, но перемочь ее поможет». ■И еще весомее кажутся слова в «Песне горькой минуты», по-видимому, написанной в какой-то кризисный мЬмент, когда дейст