Сибирские огни № 01 - 1979

ские подвиги отца девочке были неизвестны, поэтому и повзрослев, она не питала к матери ни любви, ни уважения и вряд ли считала подвигом ее сибирскую эпопею. Кто знает, где хранится сейчас заветная миниатюра: Шурочка Ли­ совская, запечатленная в те счастливые дни, когда еще рано поседевшие волосы не надо было прятать под парик, а на щеки, свежие свежестью юности, накладывать румяна? Кто знает, где он, этот драгоценный портрет? ГЛАВА ТРЕТЬЯ В Каменке поют соловьи. Спелые яблоки падают в траву, мягко шлепаясь,— точно легкий бубен вторит птичьим трелям. Еще темно, и за силуэтами деревьев можно представить старую усадьбу такой, какой она была некогда в дни моего детства, когда вместе с отцом приехал сюда впервые в начале тридцатых годов. Мне было так мало лет, что не упом­ нил я цели приезда взрослых — кажется, было намерение приобрести старый помещичий дом под санаторий или дом отдыха. Не знаю, чем кончилось дело, мы вскоре уехали в Сибирь, и только праздничное птичье пение да огромные краснобокие яблоки остались в памяти. И еще фами­ лия хозяина — Давыдов. Зато теперь я вижу за рано засветившимся окном старую женщину, что грустно сидит у стола, перелистывая бумаги. Ей странно, должно быть, читать свои собственные письма, отправленные из Сибири десять, двадцать, тридцать лет назад, нумеровать их, снова и снова переживая ту большую долю невзгод и малую толику радостей, что достались ей. Кончается девятнадцатый век, который запишет на свои скрижали под­ виг ее мужа и ее подвиг, приближается век двадцатый, до коего она не доживет каких-то пять лет. Пусть же останутся эти письма, свидетели достоинства и благородства, пусть прочтет их новый человек, ради кото­ рого стоило жить, страдать и надеяться. ...Я увидел эти письма, все вместе, в рукописном отделе библиотеки имени Ленина, они выделены в особый фонд; выцветшие рыжие чернила, французская скоропись, нумерация, поставленная такими же чернилами, но более сохранившимися — они «моложе». Читая письма, я обратил вни­ мание на одну особенность: вдруг среди французского текста, написан­ ного мелким, но размашистым почерком Александры Ивановны Давыдо­ вой, появляются русские фразы: «Прощайте, ангелы мои, друзья мои бесценные,— целую и благословляю вас всей душой — Христос с вами!» Как плач, как заклинание! И вдруг явилась мысль: так ведь это и есть плач! И вот почему рус­ ские слова врываются во французский текст: сколь ни велика привычка к чужому языку, горе кричит на своем, на родном! 1827 год... 1837 год... 1847 год — «Ангелочки мои, как я хочу вас прижать к своему серд­ цу. Храни вас Христос!». Поют соловьи в Каменке. Александра Ивановна разбирает свои бумаги. Е1 вот на глаза ей по­ падает листок, переписанное ее рукой старое стихотворение: Лишь промчится ветр мятежный, Воя и свистя, Затрепещет стебель нежный, Слабое дитя.