Сибирские огни № 01 - 1979

детей... у него много детей... и при маме говорил: с жиру бесятся — четы­ ре комнаты на двоих... Представляете?.. А мама плакала, ей каждый уголочек в квартире напоминал о папе... Вы слушаете меня?.. Но Голованов, кажется, не слушал: он откинулся навзничь на топ­ чан и вроде бы спал—-дышал хрипло, с клекотом. И вдруг зло прогово­ рил куда-то в пространство: — Уголочки жалко... а детей — они же соседские — чего им... Борис растерялся. Хотел возразить, но не смог и, постояв немного, почему-то тихо и осторожно вышел. Его папу никогда це будил будильник. Порой, поздно проснувшись и кое-как позавтракав, папа целыми днями не поднимался с шезлонга и то ли дремал в тени, то ли думал о чем-то. А порой он соскакивал с по­ стели среди ночи, садился к столу и писал, писал и писал, или, наспех одевшись, уходил из дома, и тогда его можно было не ждать до самого вечера. Борис, с бутербродами и молоком, едва отыскивал его где-нибудь на паханом-перепаханном огороде,— возбужденного, запачканного. — Какая жалость! — шептал папа, глядя безумными глазами на видневшиеся среди капусты обломки разных античных богов, нимф, са­ тиров,— Какая жалость!.. А один раз Борис застал его сутуло сидящим на растрескавшемся фризе возле двух ослепительно-белых ионических колонн, между которыми была протянута веревка, и на ней сушились короткие вы­ цветшие штаны и какая-то рубашка с порванными и побуревшими под­ мышками. —- Вот полюбуйся,— сказал папа, неопределенно махнув рукой.— А сегодня я видел, как изумительный резной саркофаг приспособили местные крестьяне под давильный чан... Руки опускаются... Хожу целый день и никак не могу взяться за дело... • Он посадил Бориса рядом с собой и долго молча смотрел на строй­ ную тополиную поросль. Его толстогубое горбоносое лицо морщилось, кривилось. — С утра так горела душа,— сказал папа, тяжело вздохнув.— По­ нимаешь, Боря, я сейчас почти воочию вижу этот город... Мне недостает лишь... Он вдруг смолк, посидел несколько минут в неловкой, напряжен­ ной позе, потом торопливо поднялся, потер лоб и, не попрощавшись, широко зашагал, почти побежал, к раскопкам, к центру древнего, ныне навеки исчезнувшего белокаменного города. Борис отыскал его лишь ночью возле полуразрушенной стены, в яме, при свете факелов. Папа, отстранив рабочих, страшный как Мефистофель, колдовал над торчащей из глины исполинской мраморной головой. Глаза его отсвечивали крас­ новатым огнем, и полуоткрытый в застывшей улыбке рот был черен и пугающ. — Папа! — крикнул в яму Борис. Но папа мельком взглянул вверх и не узнал его... > И вот тогда впервые и остро, до дрожи, почувствовал Борис это чужое сумасшествие, это внезапное и бурное упоение жизнью. «Я всегда буду жить упоенно,— думал он,— Ничего подневольного, все от душевного порыва. В этом вся сладость бытия...» Он испытал эту сладость на преддипломной изыскательской практи­ ке в Сибири. И эта практика определила его судьбу. Тогда так же не тарахтели никакие походные будильники, не крича­ ли зычные начальники и шагалось легко, споро, с теодолитом, с рейкой. Огромный незнакомый мир манил и открывался ему от пикета к пикету, и рн впитывал этот мир всеми фибрами своей души.