Сибирские огни, 1978, № 12
В ОГОРОДЕ БАНЯ 37 Нынче утром Павел Иванович не верил, что Евлампий приедет, как сулился, потому что досталось ему вчера крепко. Телега скатилась в низину, где тек широкий и мелкий ручей, густо поросший тальником. Здесь еще остались запахи раннего утра. Пахло травой, мокрым песком и охолодевшим за ночь камнем. В низине стояла такая тишина, что слышно было, как ударяется о гальку вялая вода. — Это и есть та самая Мери? — Она, поганка. Она. — Спокойно запряг-то? — Говорю тебе, за стариком Борщовым бегал. Он и уговорил ее, но и упредил меня: не в настроении она, Евлаша, могет и фортель вы кинуть. На Павла Ивановича уже привычно набежали мрачные предчув ствия, но он отогнал их, да и день выдался снова хоть куда, на небе не маячило ни одного, даже самого заштатного облачка, и зной еще не при шел, дышалось привольно. «Все будет хорошо,— подумал Павел Иванович,— Все будет ладно». Мери была невзрачной в общем-то лошаденкой средних размеров с покатой спиной цвета сильно обожженного кирпича. У нее были черные уши, стоящие торчком и врозь, выпуклые глаза, в глубине которых мо ментами проблескивал огонь, загадочный и мерклый свет дьявола. — Нн-ноо, непутевая! — Евлампий гикнул, покрутил вожжами, но Мери не прибавила шага на крутизне, она лишь подогнулась вся и на прягла потемневшую под шлеей холку. Когда миновали овраг, взору от крылась огромная поляна, ровная и покрытая невысокой травой. Впере ди угадывалась река, и по ее берегу редко росли вековые деревья. Избы здесь стояли хуторами, и улица рассеялась по полю, раскатилась в раз ные стороны, потеряв осмысленную стройность, У Павла Ивановича на языке давно висели слова, но сказать их он не смел, наконец, он выдал свой вопрос в самой безобидной форме: — А общая обстановка какая? Евлампий ждал этого вопроса, он встрепенулся и впервые повернул к учителю лицо, которое ровно пополам расчерчивал прямой и унылый нос. — Он, Рудольф-то, что? Перво-наперво он газетный киоск свалил возле сельсовета. Хорошо, продавщица Таська куда-то отлучалась. Стек ла — в песок, двери с петлями вырваны. Страх божий. — И это все? — Носится Рудольф-то. Вишь какое, значит, положение. Хомут он до глаз напялил, ничего не видит и в ярость по той причине ударился. А нервы у него заметно слабей наших... Павел Иванович сознавал свою хоть и косвенную, но все-таки при частность к беде, постигшей село. Мало ли что еще наделает загнанный страхом боров-рекордист! Два центнера живой материи и ни капли здра вого смысла в просторном черепе. Это сравнимо с пьяным шофером за рулем грузовика. — И больше ничего такого, Евлампий Сидорович? — Ничего такого. Иоганн Францевич подходил давеча, когда Мери запрягали. Ты, мол, Евлампий, не в курсе, почто мой Рудольф с хомутом бегает? А я, говорю, при чем здесь, Иоганн Францевич? Завтра, может, твой боров шляпу велюровую, например, напялит? Отбрехался, конечно, но Иоганн докопается, старик он аналитичный. Телега вдруг резко остановилась, Павла Ивановича понесло вперед, он ударился о худую спину Евлампия, спина была твердая, как дерево. — Не было печали! — тихо сказал Евлампий.
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2