Сибирские огни, 1978, № 12

34 ГЕННАДИЙ ЕМЕЛЬЯНОВ — Она отучит! — Где она работает хоть? — В кооперации. Заместитель председателя. Вся торговля в ее ру ках. Фигура здесь. Она и председателем станет. Ничего такого удиви тельного нет. — Деловая? — Любого мужика за пояс затолкнет. Конный двор был обнесен плетеным тыном,.к бревенчатой конюшне примыкала чисто выметенная площадка, крытая шифером, на стене са рая аккуратно висели хомуты, чересседельники и другая справа. Пахло дегтем, прелой соломой и конским потом. Двустворчатые двери конюшни были растворены настежь, за дверями было темно и смутно. Евлампий устало опустился на скамейку в торце пристройки под навесом и кивнул на портфель, который Павел Иванович до сих пор дер жал в руке. Бутылка снова была во мгновение ока выпита через горло, унылое лицо Евлампия чуть просветлело; — Посиди минуточку, Паша. Я мигом.— Он нырнул в нутро двора, некоторое время Павел Иванович слышал его шаги по деревянному на стилу, потом шаги заглохли. За спиной Павла Ивановича вдруг застонал плетень после глухого удара. С плетня посыпалась труха, и по ту сторону его в чьем-то огороде раздался блаженный стон. Так стонать человек не мог, и Павел Ивано вич, испытывая жуть, противоборствуя самому себе, на цыпочках под крался к пряслу, заглянул. А там, в луже, наполненной маслянисто-чер ной грязью, каталась огромная свинья. Голова свиньи, неправдоподобно большая, лежала на валике из картофельной ботвы, словно на подушке. На другой стороне лужи, будто конец штопора, торчал из грязи хвост, совсем несолидный для такой животины. • —. И в кого ты такая вымахала? — удивился Зимин. Рядом навалился да плетень Евлампий. Дышал он запалисто, между пальцев у него тлела папироса. Павел Иванович не слышал, как он поя вился рядом. — Это боров Рудольф,— пояснил Евлампий с гордостью,— самый здоровый ца селе, да и в районе. — Чей такой? — Нашего учителя биологии. Бремер его фамилия. — Борова? — Зачем же. Боров пока бесфамильный. Рудольф зовут. Центнера на два с половиной потянет, сволочь. Бремер кормит его как-то особо и рацион в секрете держит. Когда, говорит, все по науке проверю, способ свой в районной газете опубликую, а пока, говорит, не лезьте и не спра шивайте. Я для народа работаю. Трезвый 'человек. Самостоятельный. Айда, однако, в затишок, я тут звереныша прикупил. Сшиб два рубля прикупил. — Что за звереныш? — Четвертинка. Много нам не надо, четвертинка, она в самый раз. Поправлюсь и больше с месяц в рот ее, проклятую, не возьму. — Я пить не буду. —I Гляди сам. Евлампий расправил на скамейке мятую газету, выложил на нее пару соленых огурцов, изжульканных, кусочек сала, обметанный солью, пучок лука, вырванный из грядки по пути, три ломтя черного хлеба и по вел рукой, пятясь: чем богаты, дескать, тем и рады. Стакан Евлампий отер полой рубахи, налил себе, выпил махом и начал закусывать. — Пошла, язви ее в душу! Ты интересуешься, Паша, насчет того как лес трелюют? Все, Паша, исключительно на автоматике — кнопк)