Сибирские огни, 1978, № 12

ГЕННАДИЙ КАРПУНИН 160 чего-либо: «Нужда скачет, нужда пляшет, нужда песенки поет»; «Были бы песни, бу­ дут и пляски» и т. п. В данном случае подчеркивается полное разногласие Рюрика и Давыда: князья-братья метафоризированы стягами, которые врозь, вразнобой па­ шутся (пляшут) и поют. Итак, русские князья не выступили на защиту Игоря. «Злато слово» не только не разрешило ситуацию, сложившуюся в первой части поэмы, но еще больше обострило и драматизировало ее. Художественная мысль, пройдя этот виток, вернулась к своему истоку, но вернулась не в той же точке, а лежащей на ином .уровне: из-за того, что единственная физическая сила — князья — бездействует, положение Игоря становится более трудным, нежели в тот момент, когда мы расстались с ним в первой части про­ изведения. Автор летописной «Повести о походе Игоря Святославича на половцев» использу­ ет ту же художественную спираль, но с иными оттенками: в «Слове» — князья сильны, но бездеятельны, в летописи — князья деятельны, но бессильны. То и другое, исключая материальную (военную ) помощь Игорю , усугубляет положение князя-пленника. Но идейная подоплека всего этого — разная. Предельно обострив ситуацию, показав, что она неразрешима материальным пу­ тем (то есть на уровне мечей и копий), и «Слово», и летопись обращаются к духовной области. Летописец много и подробно говорит о действиях князей-братьев, но говорит только для того, чтобы подчеркнуть тщету этой суеты и показать силу божью . Путь к спасению Игоря, по мнению летописца,— путь христианской кротости и покаянных мо­ литв. Следуя «замышлению» летописца, Игорь усердно молится (одна из его молитв приводилась нами), а господь^ слыша молитвы, избавляет князя от плена — «Се же из­ бавление створи господь в пяток, в вечере». В «Слове» сердце и мысли князя Игоря устремлены не к богу, а к Русской земле, к «отню злату столу», к милой жене Ярославне. Тему «избавления» Игоря автор «Слова» решает как тему любви. Эту тему он раскрывает через женские образы — Ярославны, красной Глебовны, Всеславовой милой девицы, матери ю ного Ростислава. Женщина в «Слове» — олицетворение Родины, Русской земли, и вместе с тем — гро сто женщина: невеста, жена, мать. Здесь вновь перед нами пример художественно­ го единства: родина и- женщина есть две формы, в которых проявляет себя единая ми­ ровая сущность — любовь. Поэтому отношение героев поэмы к любящ ему сердцу подруг — это и отношение к родине. Буй Тур Всеволод ринулся в бой, «забывъ чти и живота, и града Чрънигова отня злата стола, и своя милыя хоти, красныя Глебовны, свычая и обычая». Тем самым Все­ волод погубил и себя, и Игоря. Помня «девицю себе любу», Всеслав Полоцкий отверг выпавший' ему жребий и скакнул так высоко, что достиг злата стола Киевского. (Кстати, если уж буквализиро- вать, то «под девицей» здесь надо разуметь, по-видимому, одну из юных княжен, жив­ шую в Киеве «на горахъ», в тереме «златовръсемъ». И в этом смысле — а вся атрибу­ тика явно фольклорная! — скачок Всеслава Полоцкого сродни скачку героя известной русской сказки). Любовь придает силы и князю И горю : как бы услышав голос жены, он бежит из плена на родину. Игорь не «дотчется стружиемъ злата стола Киевскаго», его скачок — не в высоту, а в длину. «Игореви князю богъ путь кажетъ изъ земли Половецкой на землю Рускую, къ от­ ню злату столу»,— говорит автор поэмы. Если под богом разуметь то же, что и летопись, то странная ситуация: мысли Игоря обращены не к богу, а к Русской земле (что подчеркивается — «Игорь мыслию поля меритъ отъ великаго Дону до малаго Донца»), а бог, несмотря на столь явное игнорирование его персоны, И горю «путь кажетъ». Причем, и путь-то странный — «на землю Рускую, къ отню злату столу»... Не к себе, богу, как это Ьн обычно делает,— ибо в том -то и состоит его функция (Писание, летописи, жития), а «на землю Рускую, къ от­ ню злату столу»! Момент — исключительной и принципиальной важности. И если мы хоть что-либо понимаем в истории русской религиозности, то не почувствовать его просто нельзя.