Сибирские огни, 1978, № 12

СЛОМЛЕННАЯ 119 знала^ ее всегда. Но с каким ожесточением разбирает она по косточкам людей, которых именует своими друзьями. Ей нравится говорить непри­ ятности, хоть порой и справедливые. В действительности — эти отноше­ ния не выходят за пределы простого знакомства. Она прилагает все уси­ лия, чтобы показывать мне людей, но в сущности очень одинока. Злость — это орудие самозащиты. От кого? Нет, это совсем не та силь­ ная, жизнерадостная, уравновешенная девушка, какой она мне представ­ лялась в Париже. Неужели я упустила их обеих? Нет, о нет! Я спросила: — Ты, как и отец, считаешь замужество КоЛетты идиотским? — Ее брак таков, каким должен был быть. Она мечтала только о любви: и неизбежно влюбилась в первого попавшегося парня. —- Я виновата в том, что она стала такой? Она рассмеялась своим безрадостным смехом: — У тебя всегда было преувеличенное представление о своей ответ­ ственности. У нее я тоже спросила: —«■ Какой ты видишь меня? Она взглянула на меня с удивлением. — Я хочу сказать: как бы ты описала меня? :— Ты француженка до мозга костей. Кроме того, ты большая идеа­ листка. Ты беззащитна — это твой единственный недостаток. — Единственный? — Ну да. А в остальном ты живая, веселая, милая. Довольно краткое описание. Я повторила: — Живая, веселая, милая... Казалось, она смутилась: — А ты сама какой видишь себя? — Похожей на болото. Все поглотила тина. — Ты еще найдешь себя. Нет, и это, наверное, самое худшее. Правда, я понимаю теперь, ка­ кое уважение испытывала в глубине души к самой себе. Но все те слова, которыми я пыталась его упрочить, убил Морис. Он отверг ту меру, ко­ торой я мерила себя и других. Мне никогда не пришло бы в голову спо­ рить с ним, то есть с самой собой. Теперь я спрашиваю себя: во имя чего следует предпочитать внутреннюю жизнь жизни светской, созерцатель­ ность— легкомыслию, преданность — честолюбию? У меня было одно стремление — давать другим счастье. Но Морису я не дала счастья. До­ черям— тоже. Итак? Я больше ничего не знаю. Не только, какова я на самом деле, но и какой надо было быть. Черное перемешалось с белым, мир — хаос, и сама я утратила четкий облик. Как жить, не веря ни во что, не веря в себя самое? Люсьенна возмущена тем, что я так мало интересуюсь Нью-Йорком. Раньше я нечасто вылезала из своей скорлупы, но когда это случалось, все меня интересовало: природа, люди, музеи, улицы. Теперь я мертва. Сколько же лет предстоит еще влачить мне, мертвой? Теперь, когда ут­ ром я открываю глаза, мне кажется, что невозможно будет прожить этот день до вечера. Вчера, в ванне, для меня было проблемой поднять руку: зачем нужно поднимать руку, зачем нужно переставлять ноги? Когда я одна, я по целым минутам стою на краю тротуара, не в силах двинуться с места. 23 марта. Завтра я еду. Вокруг меня все та же непроглядная тьма. Я телеграфировала Морису, чтобы он не приезжал в Орли. У меня нет мужества взглянуть ему в лицо. Ведь он уедет. Я вернусь, а он уедет.