Сибирские огни, 1978, № 11
НЕЗАБЫВАЕМАЯ ВСТРЕЧА 181 все глаза и удивлялся: «Поэт-то такой же человек, каких кругом много. Не знай точ но, что это сам Александр Трифонович,— прошел бы мимо, приняв Твардовского за штабного офицера». Первым делом он поинтересовался моей куцей биографией. Я рассказал о родном Новосибирске, о девяти классах образова ния, об учебе в течение четырех лет в ка валерийской школе Осоавиахима и про военно-пехотное училище. На этом и поста вил точку в своей «авто-био». — Прибедняешься, разведчик,— улыб нулся Твардовский и добавил: — Капитан Рябов увлекательней рассказывает твое жизнеописание: полгода на фронте (Рябов, видимо, прибавил месяц от себя!), пару раз в тылу у фашистов побывал, унтера уволок из капитально обжитой противником траншеи — это же целый автобиографиче ский роман! — Какой там роман — повседневная ра бота на войне! А что унтера приволокли, так это заслуга больше начальства: коман дир полка такого разгона дал, что не толь ко за унтером слазили, а на седьмое небо бы всем взводом забрались! — Представляю реакцию вашего подпол ковника!— весело сказал Твардовский и полюбопытствовал: — Ругался здорово ко мандир полка? — Матом, правда, не крыл, но, как ска зал наш старшина Калякин, шухеру было на год вперед. А, по-моему, дело было горя чее, чем под Полтавой... — Девятнадцать-то исполнилось? — Нет. Девятого августа должен отме чать свои девятнадцать. Может, до именин и не дотяну. — Может, конечно,— согласился Твар довский и задал свой, видимо, традици онный вопрос: — Многие фронтовики гово рят, что первый бой, первая атака запоми наются на всю жизнь. Так ли это? — Не могу подобного утверждать: в ата ку пока не ходил, а первого боя с фаши стами не запомнил. — Почему? — Да, видно, потому, что мое боевое крещение происходило не во фронтальном бою, а в небольшой стычке с группой нем цев. Они особого сопротивления не оказа ли. Так что нет у меня первого настоящего боя, нет и памяти о нем. — Ну, а самый впечатляющий фронто вой эпизод? — Это есть. На всю жизнь запомнил, как меня душил немец-здоровяк. И задушил бы, если бы не старшина. — Когда это было и где? — онЛшился Твардовский. — Произошло это в начале апреля. Тогда мы только что встали в долговременную оборону в районе сел Жильцы-Долголядье. У фрицев заранее силами военнопленных были отрыты траншеи на холмах, сделаны блиндажи и доты, а нам пришлось доволь ствоваться пепелищами и раскисшими бо лотами. Ходили по передовой, а под нога ми вода чавкала. Распутица была страшная, подвозу— никакого. Сидели семнадцать дней без жратвы, с десятью снарядами для «сорокопятки» и одним боекомплектом для полковых минометов. Но и в этих условиях отважились на разведку боем: «язык» ну жен был до зарезу! Ударили нахально на рассвете по немецким траншеям. Ворва лись. Вижу: по ходу сообщения уносит но ги широкоплечий Ганс, не успевший даже снять с рук русские варежки, обшитые тряпкой. Норовит, паскудник, заскочить в блиндаж. Я — «лимонку» к дверям блинда жа. Взрыв. Немец откинулся на (.бруствер, и руки разбросил по сторонам. Думаю: «Капут тебе!» А нам «языка» надо, а жи вые-то, наверное, в блиндаже. Вот и попер туда, в блиндаж. Подаю команду: «Каля кин, по брустверу блокировать блиндаж, а я пойду к нему по траншее!» Спрыгнул в ход сообщения и попер по нему. Авто мат— на шее, пистолет— за ремнем, фин к а— за голенищем. Вооружен до зубов! Жму по траншее к блиндажу, а на пути — Ганс или Фриц с раскинутыми руками на бруствере. Думаю: «Убит». Стал его пере ступать, а он резко взмахнул руками, наки нул мне на шею пеньковую бечевку, на ко торой рукавицы носил, чтобы не потерять. Накинул бечевку и моментально захлест нул длинными ручищами крест-накрест. Мне бы выстрелить в него— и делу конец, а я почему-то вцепился руками в его шею. Тоже решил давить гада. Но немец и силь нее меня, и ростом выше, и руки длиннее. Он стал брать верх: у меня перед глазами пошли круги разноцветные, а потом прова лился в черную яму... Прошло, наверное, мгновение, но я полностью отключился. Ко нец! Вдруг, как током, меня дернуло. Глу боким вздохом хватил воздуха, и опять — разноцветные круги перед глазами. С тру дом открыл веки, а на бруствере — стар шина Калякин костери'' меня на всю катуш ку. Я, как глухонемой, вижу перекошенный рот старшины, но не слышу его слов. Сообразил: старшина ругается «крупно». Калякин тоже понял мое состояние. Выхва тил меня из траншеи, дал тумака по горбу. Тут я и пришел в себя. Спрашиваю: «Взяли «языка»?» Калякин отвечает: «Блиндаж пу стой. Чуть тебя в подарок не оставили! От ходим». Тут я и взвыл: «Так на кой... ты застрелил «моего» немца!» Старшина ра стерянно глянул на труп и недоуменно произнес: «Верно, зачем я его прикончил? Это же «язык» был»... Отходили, огрызаясь от немцев. Догнали своих, а они волокут добычу, правда, «подранка», но тащат. От легло у меня и совсем пришел в себя. Го ворю старшине: «Смотри не проговорись о моем «подвиге», а то будет нам гром и молынья вместо благодарности». Позднее, конечно, обнародовали мое ЧП во время разведки боем, но задним числом промаш ка становится безобидной историей... В конце рассказа заметил; из-под полога шалаша старшина показывал мне таинствен ные знаки, приглашая к себе. Извинившись, попросил у майора разре шения удалиться на несколько секунд по срочному делу. — Отлучитесь, раз надо,— разрешил Твардовский.
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2