Сибирские огни, 1978, № 11

162 ГЕННАДИЙ КАРПУНИН Но миниатюры Радзивилловской летописи подсказывают и другое решение. Кня­ зья часто изображаются на них с символами власти — скипетрами. Так, на одной из них мы видим князя, едущего по «чистому полю». В правой руке князя — жезл с птицепо­ добным навершием. И, пожалуй, самое убедительное — строки из современного комментария к выра­ жению «уже връжеса дивь на землю»: «Характерно, что, подражая «Слову», «Сказание» (имеется в виду «Сказание о Ма­ маевом побоище».— Г. К.) заимствует из него и образ «дива», совершенно механически вводя его в свой текст. Еще более сложный путь прошло заимствование из «Слова», попавшее в «Сказание» через посредство «Задонщины». В списках Распространенной редакции «Сказания» образ «дива» совершенно деформировался: «Вознесеся слава руская на поганых, уже бо ввержен скипетр на землю»... Приведенные примеры пока­ зывают, насколько сложны оказались метафоры «Слова» подражателям XV—XV I веков». Удивительно, как можно говорить о деформации образа «дива», если среди уче­ ных по сей день не существует единого мнения о его облике! Список так называемой Распространенной редакции «Сказания о Мамаевом по­ боище» свидетельствует о том, что «подражатели XV—XV I веков», заимствуя метафо­ ру «Слова», исходили из выражаемого ею смысла — знак, названный ими, имеет ту же самую внешнюю структуру и то же самое символическое наполнение (дух, свет, сила, слава, власть), что и образ в «Слове о полку Игореве». Вообще нельзя не заме­ тить, сколь тонко переосмысливают для своих целей «подражатели XV—XVI веков» этот образ «Слова»: в «Слове» скипетр выронен Игорем, он вержется, падает, на зем­ лю, вместе с тем падает и русское могущество («хвала» и «воля»); в «Сказании» же князь Дмитрий Иванович не роняет свой скипетр, а ввергает — внедряет, утверждает,. вследствие чего и возносится «слава руская на поганых». И земля здесь — не «почва», а «вражеская страна»: Дмитрий Иванович вонзил свой скипетр в землю врагов. 5 Поход Игоря продолжается. В поэме следует великолепный ночной пейзаж: Длъго ночь мркнетъ; заря светъ запала, мъгла поля покрыла; щекотъ славий yene, говоръ галичь убуди; русичи великая поля чрьлеными щиты прегородиша, ищучи себе чти, а князю славы. Большинство исследователей видит здесь описание вечера, по мнению других, это картина наступающего утра. Мы не можем принять ни той, ни другой крайности, ибо, если видеть здесь опи­ сание вечера, то, по меньшей мере, странно, что войско располагается на ночлег, «ищучи себе чти, а князю славы»; если же признать, что перед нами картина утра, то выйдет явное несоответствие: с наступлением рассвета исчезает светлая, утренняя речь соловья и возникает образ речи ночной, галочьей. По нашему мнению, данный фрагмент — динамическая картина всей ночи, от ве­ черней зари до утренней,— картина, которая много шире своего буквального содер­ жания,— не просто зарисовка с натуры, а художественный пейзаж, исполненный того же глубокого смысла, что и вся поэма. Ночь, мгла, галки — все это проявления единой силы — тьмы. Это не аллегории по­ ловцев, как может показаться на первый взгляд,— половцы сами по себе есть не бо­ лее, как облики той же тьмы. «Слово» рисует борьбу света и тьмы. Воплощения света: день, заря, соколы, рус­ ские; воплощения тьмы: ночь, мгла, галки, половцы. Такое представление древнего автора — не просто поэтический прием: культ света всегда был распространен в рус­ ском народе и имел своим знаком солнце (крест); культ же восточных народностей выражался знаком полумесяца. Отсюда — символика купольных храмовых крестов: по­ становка креста над полумесяцем означает торжество света над тьмой. (Ныне, как по­ казывает, например, книжка О. Сулейменова «Аз и Я», такие вещи становятся неожи