Сибирские огни, 1978, № 11

142 Л. БАЛАНДИН С Лениным в сердце прошел свой путь Афанасий Лазаревич Коптелов, и не было в Сибири литератора, более, чем он, гото­ вого к раскрытию ленинской темы — самой ответственной темы эпохи. Почти десятилетие отделяет первона­ чальный замысел от непосредственного начала работы над романом. Причина? Ро­ бость перед ответственностью темы, столь знакомая всем, кто брался за перо с при­ целом на Лениниану. Даже Луначарский с его феноменальной памятью, лично знав­ ший Ленина в течение десятилетий, рабо­ тавший с ним бок о бок, признавался: «Всегда бывает очень страшно припомнить что-нибудь из бесед с Владимиром Ильи­ чей не для себя лично, а для опублико­ вания. Все-таки не обладаешь такой живой памятью, чтобы каждое слово... запечат­ лелось в мозгу, как врезанная надпись, на десятки лет, а между тем ссылаться на то, что оно сказано великим умом, допуская возможность какого-нибудь искажения, очен^ жутко». Что же говорить о поколе­ нии писателей, никогда не видевших Лени­ на, не слышавших его речей, не наблюдав­ ших его в быту? Афанасий Лазаревич как-то сказал, что все свои предыдущие книги он посвятил Ильичу. Но в ранних его произведениях Ленин выступал главным образом как сим­ вол социалистического строительства. Те­ перь же, на пути к созданию романов не­ посредственно о Ленине, перед Коптело- вым с особой остротой встали такие проблемы, которые каждый художник ре­ шает для себя по-своему: в чем состоит историческая и художественная достовер­ ность, в чем сходство и различие между ними? Какова роль документа и в чем прав­ да факта и правда домысла? Какова мера домысла, когда речь идет о людях и собы­ тиях, связанных с дорогим для каждого образом? Что такое логика художественно­ го произведения в соотнесении ее с логи­ кой историко-революционных событий? Для Коптелова положение осложнялось тем, что сам жанр историко-революционного произведения был для него совершенно новым, неизведанным. С чего же начать? м Коптелов начал с того, с чего начинали все создатели Ленинианы — с чтения ле­ нинских работ. Потом начались кропотли­ вые поиски мемуарной литературы, мате­ риалов, которые ввели в научный обиход исследователи жизни и деятельности Ле­ нина. Но и этого оказалось мало. Писатель все более убеждался, что человеческая память слишком ненадежный инструмент. Он ищет документы. Находит многое, до того неизвестное, проливающее свет на факты и события, на судьбы людей, окру­ жавших Ильича. Но документы лаконичны, скупы на подробности и детали. И он вновь обращается к мемуарам, к живым свидетельствам, где ощутим и колорит, и эмоции, и необходимые подробности. Но сколько же в них противоречий, неточ­ ностей, выдумок! И опять месяцы работы в Центральном партийном архиве, знаком­ ство с семейными архивами видных рево­ люционеров, с рукописями и фотоснимка­ ми, хранящимися в различных музеях... Перечитаны газеты и журналы, которые Ильич получал в Шушенском, изучены био­ графии ссыльных революционеров, уточне­ ны факты жизни крестьян, с которыми об­ щался в годы ссылки Владимир Ильич. На каждого заведено «личное дело», которое непрерывно пополняется. И вот когда вся эта громада фактов, деталей, с трудом отысканных имен, лиц, подробных описа­ ний обычаев, ремесел, исторических дан­ ных об эпохе обрушилась на писателя, вновь и вновь перед ним вставали вопро­ сы, связанные со спецификой историко- революционного произведения. Какова мера писательского домысла? ' На это Коптелов отвечал так: — В историко-революционном романе описание быта, как говорил Горький, долж­ но закладывать в фундамент произведения, а не лепить его на фасад. Это надо пони­ мать так, что писатель, придерживаясь строгой документальности, волен по-свое­ му, как ему видится, нарисовать обстанов­ ку, в которой происходят те или иные исторические события, раскрыть чувства ге­ роя, его мысли. Конечно, это право писате­ ля бесспорно. Но безусловно и другое. Не­ обходимо избегать ложной беллетризации, схематизма, надуманных сюжетных «хо­ дов», невыверенных, неубедительных до­ мыслов... Но как же, какими путями пришел пи­ сатель от неприемлемой для него, горячо отрицаемой «цитатной документальности» к искомой «документальности художест­ венно-логической», при которой мировоз­ зрение героя раскрывается в динамике ис­ торически достоверных событий? » Афанасий Лазаревич любит говорить, что «достоверность это лишь дерево, лишенное в зимнюю пору листвы. Литера­ тору предстоит одеть его в летний наряд, воссоздать то, что делает весна, чтобы каж­ дая ветка на нем зашумела богатой листвой и стала бы волновать «зрителя». Воссоз­ давая минувшее, художник не может не идти дальше документа». В работе над романом Коптелов, несом­ ненно, твердо следовал выработанным им принципам. Они были для него строжай­ шим законом, переступить через который он считал себя не вправе. В чем состоят эти принципы? • Во-первых, жесточайшее самоограниче­ ние. В газете «Советская Россия» Коптелов прочел запись «сверстника Ленина из Ива­ новки». Некто Н. М. Кондрашов утверждал, что во время поездки Ленина и Крупской в Ивановку они посетили сад пионера си­ бирского садоводства М. Г. Никифорова. Коптелов тотчас отправляется по следам корреспонденции, приезжает в село, встре­ чается с Нефедом Михайловичем Кондра­ шовым, и тот слово в слово повторяет свой рассказ. Тотчас возникает замысел: «Вла­ димир Ильич и Надежда Константиновна в сопровождении Курнатовского гуляют по саду, пробуют сибирские яблоки, разгова­ ривают с М. Г. Никифоровым, мечтают о будущих больших коллективных садах, об озеленении городов и преобразовании природы при социалистическом обществе»!