Сибирские огни, 1978, № 11
ТРЕОЗЕРЬЕ 9 i — Родилась она правильной, здоровенькой!.. Такая куколка была! А после, годам к семи, слепнуть стала. Сперва ей пелена находила... Все жаловалась, бедняга... А потом и вовсе! . Я уж ее и к бабке водила, и тра вами лечила... — А к врачам обращались? •— Эх, Алешка... Что твой врач в этом деле смекает? Водила я ее в Сосновку, к фершалу... Поглядел он в ее оченята. да и ничего нё сказал, только губами поплямкал. Ему бы только иголками ширяться, а в глаз-то иголку не ширнешь. — В город нужно везти ее. К врачу. — Нет, не помогнёт ей уже никакой врач. Семь лет, поди, впотьмах живет. Испокон веку так ведется: кому-jo нужно быть хромым, кому-то слепым...— Бабка смахнула слезу и неожиданно грубо сказала: — Сту пай себе... Чего горе чужое слушать! * Я поднялся по ступ'енькам, но внизу осталась моя рубашка, и я со шел за ней. — А как же дальше? — спросил я. — Чего дальше?..— не поняла она и подняла на меня глаза. — Ну... далыйе?.. Вдруг вы умрете? Как тогда Уляша? — Эка, отпеватель сыскался! Я еще тебя переживу! Я ушел в избу. В горнице, сидя на полу, Уляша молола на самодельной мельнице кукурузу. Она услышала мои шаги, бросила вертеть ручку и спро сила: — Тебя баба ругала? За меня?..— В ней все выражало тревогу, Только глаза... Глаза ее были спокойны. Я вдруг почувствовал, что бо юсь смотреть в них. Боюсь и стыжусь, словно я был сообщником той таинственной и злой несправедливости, которая лишила эту девочку света. ' Я отошел к окну. Мутные, в зеленоватых заплывах стекда... Сквозь них уже ничего нельзя было разглядеть. Они были слепы, как и Уляша. Мне вдруг захотелось вышибить их вместе с рамой! Но я только потер их пальцем с унылой брезгливостью и отвернулся. Вот как устроена жизнь! «Испокон веку...— вспомнил я бабкины слова.— Испокон веку... Испокон...» В житейской сутолоке не часто задумываешься над этим. Не досуг. Только когда сойдешься с человеческим несчастьем лицом к ли ц у— вот так, как сейчас я,— вдруг обожжешься этой мыслью, и заболит под сердцем, будто что-то подопрет его. — Ругала, да? — снова спросила Уляша, и глаза ее раскрылись еще шире. Я сел с ней рядом на пол, засыпал в мельницу кукурузу, стал кру тить ручку. — Бабка у тебя ворчливая... Ты любишь ее? Уляша кивнула головой и улыбнулась. Лицо у неё было загорелое и в полутьме горницы казалось черным. А глаза светились... Она взяла ку курузнику, положила в рот, раскусила. — Сколько тебе лет? — спросил я. — Не знаю... Баба знает. — Разве тебе она не говорит? — Говорит... Да я забываю. Кажись...— она задумалась и, не вспом нив, улыбнулась.— A-а, сколько есть, столько есть! Я еще молодая. Дед Кузя через это со мной целоваться очень любит.— Она снова вкинула в рот зернинку... Потом вдруг протянула ко мне руки, нашла мое лицо и осторожно стала его ощупывать. Ладошки ее пахли сладковатым запахом размолотой кукурузы и были мягки, как лапки котенка.— Ты тоже мо лодой,— кончив ощупывать мое лицо, сказала она и осторожно, с нежно стью погладила меня по щеке.
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2